Шаманам таджиков и узбеков полагалось 40 суток сидеть дома в ритуальной изоляции. Оставшись наедине с самим собой, шаман приучал себя к своей новой роли. Он не только учился петь и проводить ритуал, но прежде всего развивал в себе способность впадать в экстаз и созерцать духов. Он должен был овладеть техникой самогипноза, а это достигалось постоянными упражнениями.
Обучение шамана не заканчивалось с подготовительным периодом. По словам этнографа Г. Д. Вербова, чтобы научиться основным приемам, будущему шаману обычно было достаточно одной ночи, но, чтобы достичь мастерства, требовались долгие годы. Обучение ненецкого шамана, считает Л. В. Хомич, продолжалось в обшей сложности до 20 лет. Длительный и трудный процесс профессионального роста находил свое отражение в костюме и атрибутах шамана. Как уже говорилось, шаман не сразу получал все части костюма, бубен и другие ритуальные предметы. Соплеменники, убедившись, что шаман совершенствует свое искусство, давали ему понять: пришла пора обзавестись еще одним шаманским атрибутом. Он, несомненно, и сам осознавал это. Его уверенность в своих силах создавала почву для галлюцинаций или снов, в которых он видел духов, предписывающих ему сделать бубен или кафтан.
С рассмотрением экстаза связан еще один вопрос. У многих народов сложилось убеждение, что с возрастом „сила” шамана убывает. Кеты, в частности, думали, что шаманские духи-помощники („небесные люди”) страдают от старости своего хозяина, просят его дать им „молодую человеческую кость”. Шаман искал себе замену. Если он не спешил избрать преемника, духи постепенно покидали его. Чуть было не стала преемницей шамана этнограф Е. Д. Прокофьева. Она знала селькупский язык, и 63-летний шаман-селькуп принял ее за свою. Он доверил ей честь подсушить у костра бубен (т. е. выступить в роли помощницы), а после камлания сказал: „Ты должна приехать ко мне на следующую весну! Я стал старый, духи меня мучают, я получил их от матери и мне некому их передать. Ты приедешь, я тебе их передам, освобожусь. Если ты не захочешь приехать, он тебя приведет!” С этими словами шаман снял с бубна и отдал ей подвеску в виде человеческой фигуры (наподобие якутских изображений духа-покровителя эмэгэт). „К великому сожалению, — писала Е. Д. Прокофьева, — в (следующем) 1934 г. поездка не состоялась”.
Нам нетрудно понять, почему духам „не подходил” состарившийся шаман. В виде духов перед шаманом представали его собственные ощущения. Он уже тяготился обязанностью служить духам. Ему уже было труднее, чем прежде, сосредоточиваться на своих видениях и переноситься в воображаемые миры. Экстаз требовал огромного нервного напряжения, и не всякий человек был способен на такую затрату сил в преклонные годы.
Здоров ли шаман? Для соплеменников шамана здесь не было загадки. Конечно, здоров. „Шаманская болезнь” считалась заболеванием, но потом шаман, по мнению окружающих, выздоравливал. Вообще шамана везде прекрасно отличали от нервнобольного человека, и это надо подчеркнуть, чтобы не было искажений в опенке традиционной культуры коренных народов Сибири и Севера.
Дети природы” — оленеводы, охотники, рыболовы — были достаточно трезвыми и практичными людьми и вовсе не спешили вверить свои судьбы любому субъекту, который трясся в беспамятстве и завывал по ночам. Они желали убедиться в том, что причиненная духами болезнь сделала человека шаманом. У некоторых народов (например, эскимосов) чуть ли не каждый взрослый мужчина считал себя способным к шаманству, но эти претензии отвергались. Шаман должен был получить признание окружающих. Для этого соплеменники испытывали его. Проверка и, как результат ее, признание были непременными условиями шаманской деятельности.
Нганасаны экзаменовали возможного кандидата в шаманы следующим образом. „Для его проверки шьют глазную повязку из шкурки дикого оленя и предлагают с завязанными глазами разыскивать различные предметы, перешагивать через положенный на землю хорей, ходить по тундре, не натыкаясь на кусты, не проваливаясь в ямы, обходя препятствия”. У хантов будущий шаман, увидев сон, в котором верховный бог Торум повелевал ему начать ворожить и лечить, некоторое время держал свое избрание в тайне, боясь прослыть сумасшедшим. Он устраивал себе проверку сам. В течение двух-трех лет он должен был выяснить для себя, правильно ли он определяет места для рыбной ловли, оправдываются ли его советы в охотничьем промысле. „Добычливость считалась верным признаком действительного избранничества”. Если оказывалось, что избранник добычлив и его советы помогают другим, он сообщал окружающим о своем призвании.