Проверка предполагала и испытание способности впадать в экстаз. Когда у казахов кто-либо объявлял себя шаманом, то он по требованию народа должен был „в трескучий мороз ходить по снегу босиком, с обнаженной головой, лизать языком раскаленные докрасна железные предметы. Если он при таких испытаниях остается невредимым, то, значит, добрые духи покровительствуют ему”.
Случалось, что окружающие не признавали за претендентом способностей к шаманству и обвиняли его в самозванстве. Об этом сообщают исследователи кетов, хантов. Ханты считали такого неудачника просто сумасшедшим. По их представлениям, он мог внезапно исчезнуть, если бы решился начать камлать, так как его унесли бы духи.
Проверка шамана происходила и после того, как он уже проявил себя и приобрел опыт. Она была постоянной в течение всей его жизни. У ульчей шаман подвергался испытаниям во время больших поминок, когда он отправлял души умерших на „тот свет”. Обычно шамана привозили из другого селения. Во время камлания он должен был „увидеть” эти души. „Хороший шаман угадывает: сколько умерло, во что умиравшие были одеты, в каком порядке следовала их смерть, когда они умерли, днем или ночью. Если шаман ошибался… то поминки считались неудачными. Именно здесь шаман должен был подтвердить свое право на шаманство. Если он ошибался, его ругали и даже били”.
Такой же обычай был и у нанайцев. Во время камлания шаман разыскивал душу умершего во вселенной. Вот он „нашел” ее. Но та ли это душа? Чтобы исключить ошибку, шаман обращался к родственникам умершего с вопросами, приводя себя все в больший и больший экстаз равномерными ударами в бубен.
Он спрашивал: „Правда ли, что этот человек умер, когда его сына не было дома?” — „Правда”, — отвечали родичи хором. „Правда ли, что когда делали гроб, то одна доска была попорчена гвоздями?” — „Правда”. — „Правда ли, что он, умирая, позвал проститься всех родных и что старшего сына в это время не было дома?” — „Правда”, — отвечали шаману. „Неумелое отгадывание примет влечет за собой неудовольствие родных”, — сообщал П. П. Шимкевич. Он полагал, что помощник шамана „всеми мерами заранее разузнает все особенности похорон покойника, отгадывание которых закрепляет славу шамана”. Его впечатления очень интересны. „Нужно было видеть, с каким трепетом и волнением наблюдали родные за процессом отгадывания шаманом. После некоторых неудач шаман все-таки благополучно доказал родным, что вложенная в фаню (изображение. — В. Б.) душа по приметам принадлежит данному покойнику. Старший сын умершего, между прочим, сказал мне: „Счастье его, что он нашел душу, а то бы я его избил до полусмерти; молодец шаман: он всегда удачно делает поминки”. Эта проверка далась шаману нелегко: „измученный, весь дрожа от волнения, шаман сел на свое место, чтобы передохнуть”.
У разных народов проверка шамана принимала свои формы, но смысл ее всегда был один: шаману надлежало на деле доказать, что духи оказывают ему помощь. От удачного лечения, сбывшихся предсказаний, верных советов зависел авторитет шамана, его „карьера”. Неудачи шамана означали, что он утратил власть над духами; окружающие теряли к нему доверие и переставали обращаться за помощью.
Подведем итоги. Безумства шамана во время „шаманской болезни” и припадки во время камлания не следует рассматривать как проявления какого-либо наследственного заболевания. „Странности” ритуального или повседневного поведения шамана зависели от характера роли, в которую он вжился всем своим существом. Эта роль доставалась разным людям. Одни не были в состоянии воплотить в себе образ и в лучшем случае довольствовались лишь частичным исполнением шаманских функций. Другие справлялись с задачей, но с возрастом стремились „избавиться от духов” и передать свою роль кому-нибудь помоложе. Третьи несли бремя шаманского служения до последнего вздоха.
Важно сознавать, что шаман жил очень напряженной внутренней жизнью. П. И. Третьяков оставил нам прекрасное описание эвенкийского шамана: „Отдаваясь представлениям своего воображения, он становился тревожен, пуглив, в особенности ночью, когда голова его наполнялась разными сновидениями, С приближением дня, назначенного для шаманства, — заклинатель терял сон, впадал в забытье и по нескольку часов смотрел неподвижно на один предмет. Бледный, истомленный, с острым проницательным взглядом, человек этот производил странное впечатление”. С такой характеристикой соглашался С. М. Широкогоров: „Растрачивая много энергии на камлание, переутомляя себя свыше меры, находясь все время в состоянии готовности принять духов, а следовательно, в состоянии большого нервного напряжения, шаманы никогда не имеют здорового, беззаботного вида, но обычно истощены, худы, всегда задумчивы и сосредоточенны. Сложнейшая психическая жизнь этих людей… которые все время, даже во сне, находятся под влиянием (веры в) духов и постоянно пользуются своим сном для сношений с другими шаманами и духами, накладывает на них особый отпечаток”. Недаром нанайский шаман сказал Л. Я. Штернбергу: „Шаманить тяжело, очень тяжело, легче лес рубить, чем шаманить”, а сам Л. Я. Штернберг написал: „Талант шамана не дар, а бремя”.