Екатерина медленно, некрупными шагами подвинулась к Ефиму:
— Спасибо, миленький. Тронута. Хотя я более тянусь к стилю и манере французской литературы с ее изящным и остроумным балагурством… Да чего другого можно от меня, глупой, ждать? Не следуй мне. А вот одно скажу тебе при всех: очень бы желала видеть тебя в первородных депутатах, коих выборы в следующем году объявлю по всей России. Верю, что сии сыны Отечества в будущие роды оставят о себе незабвенную память новыми законами жизни державы. А теперь прощай, служитель муз. Прощай и ты, милый Воронеж!
Губернатор как прорыдал:
— Государыня!!! А парад, праздничный обед, маскарад?!! Смилуйся!! Не покидай!.. Осиротеем!!!
Императрица эффектно обернулась и подала ему знак приблизиться.
Лачинов бросился с такой резвостью, что кони стоявшей неподалеку ослепительно-белой итальянской кареты с хрустальными оконцами, которая была приготовлена купцом-суконщиком Савостьяновым для въезда Екатерины в Воронеж, дернулись и нервно заржали.
— Сегодня же вручишь из казны пятьсот рублей гонорара Фефилову за стихотворное сочинение. Как только вернусь в столицу, тотчас велю возместить тебе сии поэтические расходы… — сухо объявила губернатору императрица.
Лачинов робко пожался:
— По причине временного оскудения доходов дозволь сделать это немного погодя?.. Скажем, в следующем году… Липецкие железные заводы меня подвели. Никак не расплатятся за древесный уголь. К тому же с этой осени мы собираемся завести в городе прибыльное сахарное производство…
— Немедля исполни, — твердо постановила Екатерина.
— Разве что из резерва медными пятаками, царица-матушка?.. Но это полную телегу придется ими нагрузить! Потом же при пересчете десяти тысяч пятаков никак не обойтись без ошибок…
— Мою корону оскорбишь этим, дурак… А засим поклон твоей милой Прасковье Васильевне.
Императрица дала гвардейцам знак готовить возвращение на галеру.
Через полтора года, с середины декабря 1766-го, по всем церквам три воскресенья подряд читали Манифест об избрании всенародных депутатов из лучших сынов Отечества, чтобы от них выслушать нужды и чувствительные недостатки каждого места державы. Потом им следовало приступить к усердной работе в комиссии для составления свода новых законов России.
В комиссию должны были войти представители Сената, Синода, коллегий и канцелярий, а также от каждого уезда и города, разных служб служилых людей, черносошных и ясачных крестьян, не кочующих народов, казацких войск и войска Запорожского, потом же однодворцев, коих только в Воронежской провинции числилось на то время ни мало ни много 85 444 человека. Лишь крепостные крестьяне отсутствовали в этом реестре; было решено, что их интересы представят помещики.
Звание первородных депутатов объявлялось привилегированным, предельно высшим. К каждому из них, будь то самый что ни на есть простой мужик, окружающие (хоть трижды графья) должны будут обращаться не иначе как „господин депутат“. А чтобы члена комиссии „Нового Уложения“ можно было узнать без путаницы, правительство назначило всем господам депутатам носить на золотой цепи особые, выдающиеся золотые медали, которые им потом во всю жизнь останутся. Лишь по смерти депутата эту медаль, еще называемую жетоном или знаком, следовало сдать в казну на вечное хранение.
Согласно списку регистрации, их вручили 652 штуки. Каждый знак был размером 42 миллиметра на 36 и обошелся казне в 67 рублей 89 копеек. На лицевой стороне имелось изображение вензеля императрицы Екатерины II. Оборотная содержала гравировку пирамиды, символизирующей Закон, освященный короной Всероссийской империи. Вверху медали по овалу дугой шла надпись: „Блаженство каждого и всех“, — выражавшая главный смысл статей екатерининского „Наказа“; внизу, под обрезом пирамиды, в две строки стояла дата: „1766. года декаб. 14“.
Особым указом императрицы депутатам-дворянам по окончании работы комиссии, но никак не прежде, дозволялось сии знаки поставить в свои гербы, дабы их потомки знать могли, какому великому делу те участниками были.
После избрания и на всю их жизнь депутаты подпадали под собственное охранение императрицей и престолом. В какое бы прегрешение они ни впали, так тотчас освобождались по выяснению личности от ареста, пыток, телесного наказания, а тем паче от заключения в острог или смертной казни. Кто же на народного избранника нападет, ограбит, прибьет или убьет, тому повелевалось учинить наказание вдвое против того, что в подобных случаях обыкновенно присуждается».