Вскоре я полностью рассчитался с долгами. Не желая больше обременять мадам Леговец, которая категорически отказалась брать с меня плату за проживание, я снова снял квартиру и начал потихоньку прочно вставать на ноги. А через полгода я узнал, что противостоять мне в суде снова вызвался Гринбенг. В этот раз наше состязание ни с одной стороны не напоминало «избиение младенца». Оба мы уже представляли, с кем имеем дело, и ни один не проявил излишней самоуверенности. Для меня это была возможность закрепить успех, доказать, что моя первая победа оказалась не случайной, а Модаус безусловно жаждал реванша. Все предварительные слушания проходили у нас с переменным успехом, и до самого последнего момента, пока судьи не ушли в совещательную комнату, никто не брался назвать фаворита. Но я знал, я чувствовал, что уже не уступаю. И, важнее даже, чем вердикт, вынесенный в нашу пользу, для меня оказались слова Гринбенга:
— Ну, что же, коллега, вынужден признаться, что действительно немного поторопился давать Вам советы. Надеюсь, Вы также понимаете, что почивать на лаврах я Вам все равно не позволю.
Через год я имел свой первый автомобиль, купленный, конечно же, в салоне у Золтана и по его рекомендации. Мой друг за это время так же неплохо развернулся, почти полностью выплатил кредит, и дела его пошли в гору. Я снимал жилье в престижном районе, у меня был приличный счет в банке, а вместе с ним росла и моя гордыня. С мамой и Наоми я продолжал поддерживать близкие отношения. Иногда они приходили ко мне в гости, или мы встречались где-нибудь в кафе. Каждый раз обе они, особенно мама, уговаривали меня вернуться домой и помириться с отцом, но упрямство не позволяло мне самому сделать первый шаг навстречу.
Флор, видя мое растущее благосостояние, рассталась со своим перезрелым женихом и почти стелилась передо мной, все чаще заговаривала о нашей возможной свадьбе. Мне, конечно, это льстило. Приятно было осознавать, что я доказал всем, и в первую очередь ей, на что способен, фактически завоевал ее, ведь прежде женщины сами были готовы упасть в мои руки. Наверное, именно это, плюс собственническое чувство привели к тому, что я почти готов был сделать официальное предложение, но почему-то заколебался. Возможно, образ светской львицы Флор не вполне соответствовал моим представлениям о той, которую я хотел бы видеть матерью своих будущих наследников, внуков Гаэтана и Селесты. Я тогда уже вполне осознавал, что семья — это не только общая постель и совместные выходы в свет. Для этих целей вполне подходили и те девицы, которые у меня бывали. Пожалуй, в тот момент мне не помешал бы родительский совет. Но гордыня по-прежнему не позволяла обратиться к отцу, поэтому я решил ограничиться тем, что познакомлю с потенциальной невестой свою маму. Это не было для меня простой формальностью. Я надеялся, что, возможно, её мнение поможет мне принять окончательное решение и развеет мои сомнения. К тому же, я не сомневался, что она непременно расскажет о своих впечатлениях и отцу, что тоже в данной ситуации было весьма нелишним. В то время мне еще не исполнилось двадцати пяти лет, а Флор двадцати одного года. Следовательно, в соответствии с Гражданским кодексом, я обязан был спросить согласия Гаэтана на этот брак, а также заручиться ответом родителей Флор. Впрочем, я считал для себя это лишь формальностью и не сомневался, что, если все же решусь жениться и проявлю настойчивость, несмотря ни на какие ссоры, отец в любом случае не станет стоять на пути моего счастья. Что же касается месье Серайз, он и так уже поглядывал на меня, как кот на сметану. Но даже если бы возникли какие-то препятствия, мы могли бы полтора года быть просто помолвлены, а потом расписаться уже без чьего-либо согласия.
Я организовал встречу в одном из ресторанов, сняв отдельный кабинет, чтобы нам никто не мешал. На первый взгляд, все прошло вполне успешно, хотя мне сразу же показалось, что на фоне моей утонченно-изысканной мамы, всегда имевшей отличный вкус, Флор выглядит какой-то расфуфыренной, словно нацепившей на себя как можно больше ювелирных безделушек. Странно, что я не обращал на это внимание раньше. Впрочем, она всегда была неравнодушна к драгоценностям. Мы неспешно общались, и я впервые наблюдал девицу словно бы со стороны, как-то отстранённо. Трудно было сказать что-то конкретное, но именно рядом с Селестой я вдруг почувствовал во Флор что-то неуловимо-вульгарное, хотя, пожалуй, никак не смог бы это обосновать. Это как одежда от кутюр и ее подделка. Если не видеть их вместе и не приглядываться особо, разницу не всегда можно заметить. Девица, конечно же, осознавала, насколько важной для ее будущего может оказаться эта встреча, поэтому из кожи лезла вон, пытаясь произвести на возможную будущую свекровь самое лучшее впечатление. Она старательно демонстрировала свои достоинства, хотя, на мой взгляд, явно переигрывала, что можно было объяснить её волнением.