«Да он философ, — усмехнувшись про себя, почему-то подумал я. — И кажется вполне неглупым, на удивление».
Пожалуй, он-то мне сейчас и нужен.
Толком ничего не объяснив и не слушая возмущенных ругательств, я стащил с матраса полусонного нечёсаного пожилого мужчину в лохмотьях, судя по всему, мывшегося в последний раз прошлым летом. Изо всех сил подавляя в себе врожденную брезгливость и отвращение, пока он, вяло сопротивляясь, пребывал в раздумьях, то ли попытаться меня ударить, то ли сбежать, я отрывисто бросил ему:
— С меня вино и жаркое, а ты меня выслушаешь и дашь совет.
Оторопело вытаращив на меня глаза, тот прекратил сопротивление, и я потащил его за рукав в ближайший недорогой кабак. Конечно, в приличное заведение моего спутника не пустили бы ни за какие деньги, да и здесь швейцар недовольно сморщил нос. Однако, мой вид убедил его, и за дополнительные чаевые нас все же согласились обслужить, при условии, что мы займем отдельную кабинку, чтобы не смущать остальных посетителей. Это меня устраивало как нельзя больше, и вот наконец-то, сделав заказ, я получил возможность произнести свои аргументы вслух.
Надо сказать, слушатель мне попался отменный. Ведя себя так, словно ежедневно ужинает в ресторанах, ловко орудуя столовыми приборами, он не только старательно внимал моим словам, но и в самом деле, обратил внимание на некоторые погрешности в логике, и в итоге в моей голове сложился почти готовый вариант апелляции. Может быть, это было и лучше, что я не смог обратиться к Золтану или Луке. Для моей растерзанной гордости делиться своим позором даже с самыми близкими друзьями было бы, наверное, слишком болезненно. А этого бродягу я не знал и, надеюсь, больше никогда не увижу. Распрощавшись возле подворотни, я сунул клошару все деньги, которые оставались в моих карманах, и поспешил в свой кабинет.
Теперь недопитая бутылка коньяка показалась мне лишней помехой. Я быстро все убрал и, обмакнув перо в чернильницу, приступил к работе. Рука моя так и порхала над бумагой, едва поспевая за мыслью. Потом еще несколько раз внимательно перечитав и внеся последние правки, я уселся за пишущую машинку, чтобы подготовить окончательный документ.
Ну вот и все. Уже давно стояла глубокая ночь. Заявиться в это время к Лавассёрам было явно неприлично, поэтому я быстро допил остатки коньяка и улегся спать, провалившись в глубокий сон без всяких сновидений. Утром, приведя себя в порядок, я, как только счел это удобным, уже стоял на пороге дома моего доверителя. Месье Лавассёр, конечно, удивился моему внезапному натиску, когда я горячо стал убеждать его в необходимости подавать апелляцию. Естественно, я даже не стал поднимать вопроса об оплате дополнительных услуг, после такого провала просто язык бы не повернулся. Мне было лишь необходимо получить его принципиальное согласие и подпись. Улыбнувшись в пышные усы, тот проговорил:
— Действуйте, месье Ансело, я в вас не сомневался. Вас порекомендовала Юлалия, а она никогда не ошибалась в людях.
Чтобы оттянуть срок нового разбирательства, а заодно усыпить бдительность Гринбенга, я отложил подачу апелляции на самый последний возможный срок, приложив все свои силы для проверки всего, в чем могло возникнуть малейшее сомнение. Наверное, так, как в этот месяц, я еще никогда не работал. К счастью, друзья меня поняли и не беспокоили в это время. Даже о Рождестве я вспомнил лишь потому, что мама с Наоми пришли накануне в гости, чтобы меня поздравить. Хорошо, что свои подарки для них я приготовил заранее. Больше всего я боялся, что мама заговорит о моем позоре, захочет выразить сочувствие, или, еще хуже, скажет о том, как переживал из-за меня отец. Благо, она очень деликатная и понимающая женщина и никак не затронула этот вопрос. Надеюсь, что Наоми вообще осталась не в курсе произошедшего.
Хорошо, хоть огромная загруженность не позволяла мне особенно зацикливаться на собственных переживаниях и мучениях ущемленного достоинства. За все это время я лишь пару раз буквально на часок выбирался в ближайший бордель, и то лишь для того, чтобы посторонние мысли не отвлекали от дела. Меня едва не шатало от усталости и недосыпания, я осунулся, под глазами залегли тени, но к установленному сроку я уже полностью уверился в правильности своего решения.
Сдав документы в канцелярию и встретившись через неделю с Гринбенгом у судьи для назначения даты разбирательства, я уже достаточно спокойно выслушал его презрительное: