Однажды вечером, заехав за Оливером перед тем, как мы планировали посетить закрытый джентльменский клуб, собирающий под своей крышей любителей экзотических азиатских удовольствий, как курение гашиша и эротический тайский массаж, индийский садомазохизм и многое другое, я удобно расположился в довольно мрачноватой гостиной в его фамильном особняке на улице Клисон, пока Оливер, налив мне выпить, попросил разрешения продолжить свой вечерний туалет.
Я потягивал хороший коньяк, разглядывая обстановку и размышляя, что Оливер отчего-то не держал никакой прислуги, он сам мне говорил, предпочитая тишину и одиночество днем, за закрытыми окнами. Внутреннее убранство дома вообще о многом может поведать про своего хозяина. Я, например, видел, что Оливер довольно замкнутый, скрытный и преследующий свои интересы человек, не лишенный при этом честолюбия и весьма амбициозный. Об этом говорило все вокруг, выдержанное, однако в спокойных и совсем не жизнерадостных тонах — и тщательно подобранная, дорогая мебель, и подлинные произведения искусства.
Но вот, что обратило мое внимание в большей степени, это запах. Едва уловимый, но все-таки отчетливо читающийся, и, как ни странно, знакомый. Откуда я мог его знать — непонятно, но я почему-то в точности был уверен, что не ошибаюсь. Не скажу, что меня это как-то расстроило или еще что в этом роде, ведь я общался с вампиром, но некоторое чувство разочарования все же кольнуло. Он что, не убирает трупы из дома после своих трапез? Или ужинал как раз перед моим приходом? И какая необходимость именно убивать? Тем более, существуют же правила. Именно эти вопросы я и задал сходу, едва принаряженный для вечернего выхода Оливер появился на пороге своей гостиной. Он долго оценивающе смотрел на меня сквозь стекла совершенно не нужных ему очков, словно на что-то решаясь, а потом просто молча кивнул мне, призывая следовать за ним.
Мы прошли на второй этаж в конец коридора, здесь запах чувствовался особенно сильно, и Оливер открыл передо мной дальнюю дверь, пропуская внутрь. Это оказался кабинет, причем явно хирургический. Кроме стеклянных шкафов с какими-то склянками и шкафчиков с ящиками на которых громоздились разнообразные инструменты напоминающие пыточные, а также большого стола, заваленного бумагами, здесь почти не было никакой другой мебели.
Самым главным в этой жутковатой комнате, разумеется, был длинный стол посредине, с лампой над ним, застеленный белой простыней, на котором и лежало тело девушки, издававшее тот самый «аромат» свежего трупа, если так вообще можно выразиться. В нос мне со всей силы ударил запах крови и внутренностей, но жажды почему-то это не вызвало, а, скорее, больше тошноту.
Живот и грудная клетка несчастной были распороты, зрелище представало еще то. К тому же лицо девушки показалось мне смутно знакомым, хотя и обезображенным в смерти. Кажется, я побледнел, хотя особой чувствительностью и не отличался.
— И что это? — выдавил я из себя вопрос, хотя и так вроде все было ясно.
Оливер стоял совершенно спокойно, равнодушно созерцая дело рук своих.
— Разве я не говорил тебе, Джори, что я ученый? — тихо, как и всегда ответил он. — Это и есть предмет моих изучений и изысканий. Я изучаю человеческий организм, изучаю до мельчайших подробностей, желая вникнуть во всю его сущность и провожу тут свои эксперименты. Я занимаюсь этим уже очень много лет и не перестаю удивляться. Это безграничный источник знаний.
— Можешь не распинаться, — резко оборвал я его, уже поняв, какой мразью оказался мой, так называемый, друг; даже противно стало, что считал его отличным парнем, пусть и со странностями.
— Кажется, тебе это неприятно, — усмехнулся своим шипящим смешком Оливер. — Ну и почему же? Сегодня, например, я целый час резал ребенка..
Меня аж передернуло от отвращения.
-..проводя хирургическую операцию, — закончил он. — Ко мне обратилась одна моя соседка, ее сын получил тяжелую травму, до больницы бы и не доехал. Я вполне справился со своей задачей. Конечно, мне помогла бы моя кровь, но я смог обойтись и без нее, хотя и пришлось повозиться. Думаю, теперь он проживет долгую и нормальную жизнь. Я хирург, это моя работа.
— А это тогда что? — спросил я с двояким чувством. С одной стороны, видно, не все так уж плохо, но, все равно, вспоротая девушка на столе производила жуткое впечатление.