Она прямо противопоставляет «чисто функциональное исследование» «изучению контакта», и тонко замечает, что точка зрения строго последовательного функционалиста должна быть смягчена, когда мы обращаемся к быстро меняющейся африканской цивилизации и к воздействию европейских факторов. Кто читал предыдущие рассуждения, поймет, что я полностью согласен с тем, что сегодня настоятельно требуется развивать новые методы, искать новые средства предъявления фактов и расширения кругозора антикварной антропологии. Трехсторонний подход не был необходим для полевой работы старого типа, занятой только не изменяющимся туземным сообществом. Но ясно также и то, что я не могу согласиться с тем положением, что культура есть «смешение частично сплавленных элементов, которые могут быть поняты только на основе их культур-предков»{32}; или же с высказыванием Хантер о «невозможности понять существующие институты без знания о прошлом»{33}.
Процитированные места побуждают к разбору нескольких вопросов, весьма уместных при формировании методов исследования и разработке теории культурных изменений. Позволяет ли образ «смешения частично сплавленных элементов» ясно узреть природу культурныхо изменений? Неужели нам в действительности приходится иметь дело с механическим соположением или беспорядочным смешением, с элементами, извлеченными из двух контекстов и смешанными в различных пропорциях? Кроме того, в каком смысле настоящая фаза развития и изменения может быть понята на основе породивших ее культур? Соотносимы ли напрямую изменения в Африке с европейской культурой, с одной стороны, и древней африканской, – с другой? В самом деле, нет ли глубокого различия между европейцем в Африке и европейцем у себя дома? Ставя подобные вопросы, я хочу сказать, что воздействие европейских интересов, влияний и работающих инстанций – не просто проникновение или смешение, но некий процесс, сочетающий в себе ориентацию на различные направления и на разные цели. Эти ориентации не полностью интегрированы друг в друга и поэтому ведут себя не простым образом: прежде всего, европейские элементы не просто смешиваются или сплавляются с африканскими культурами, но видоизменяют их гораздо более сложно и динамично{34}.
Конечно, мы могли бы, проводя изыскания в любой городской местности, на территории шахты или даже в туземном заповеднике, составить список предметов, обычаев и занятий, которые для внешнего наблюдателя легко бы встраивались в соответствующие европейские или африканские категории.
Во время моего единственного посещения старейших и самых ветхих туземных дворов я зафиксировал целый набор подобных действий: гадание, проведенное зулусским знахарем; молитвенное собрание методистов с пением гимнов и полноценной проповедью; подготовка молодых юношей к обряду инициации; африканская игра в «доску и камушек» на европейские деньги. Кроме того, можно упомянуть следующую подборку предметов: ботинки с моравского завода, велосипед из Японии, набор одежды от индийских, английских, немецких и американских портных.
Каждое изделие и каждое событие легко могло быть соотнесено с местом своего происхождения. Часть из них со всей очевидностью происходили из других стран. Некоторые – игра, гадание, несколько украшений, безделушек и деталей одежды колдуна – были родом из Африки, так же, как и целительные средства, змеи, летучие мыши, черепа бабуинов, выставленные на продажу. Особый акцент на разбросанности и разнородности происхождения этой странной коллекции способен только усилить наше восхищение ее нелепостью. Однако подобное механическое приписывание элементам какой-то одной характеристики полностью выпускает из внимания значимость того целостного процесса, который и обусловил возникновение туземного двора со всем его содержимым.
34
Нижеследующие фрагменты текста взяты, с незначительными изменениями, из работы Малиновского «Современная антропология и европейское правление в Африке» (1938, опубликовано в 1940): См.: