Однажды вечером, когда Андрес, «человек, которого сбоку не видно», прилежно работал, в своей каморке, к нему заявилась донья Лола, Перечница-старшая.
— Сапожник, — сказала она с порога, — как вы допускаете, чтобы у вашего мальчика были проплешины?
Андрес не изменил позы и не оторвался от работы.
— Ничего, сеньора, — ответил он, — лет через сто они станут незаметны.
Цикады, зеленушки и щеглы поднимали такой ужасный шум, что Перечнице и сапожнику приходилось кричать.
— Возьмите! — властным тоном сказала Перечница. — На ночь мажьте ему голову этим кремом.
Сапожник наконец поднял на нее глаза, взял тюбик, повертел его в руках и вернул Перечнице.
— Оставьте это себе; кремом проплешины не вылечишь, — сказал он. — Это его птица заразила.
И он опять принялся за работу.
Может быть, так оно и было, а может, и нет. Только Герман-Паршивый страстно любил птиц. Наверное, это было связано с его смутными воспоминаниями о раннем детстве, прошедшем под чириканье зеленушек, канареек и щеглов. Никто в долине так не разбирался в птицах, как Герман-Паршивый, который, кроме того, ради птиц был способен обходиться целую неделю без еды и питья. Это редкое качество, без сомнения, сыграло большую роль в том, что Роке-Навозник снизошел до дружбы с этим мальчуганом, физически таким слабым.
Часто, когда они выходили из школы, Герман говорил им:
— Пошли. Я знаю одно гнездо лазоревок. Там двенадцать птенцов. Оно в заборе у аптекаря.
Или:
— Пойдемте на луг Индейца. Моросит дождь, и дрозды слетятся клевать коровий навоз.
Герман-Паршивый, как никто, различал птиц по полету и по трелям; разгадывал их инстинкты; знал все их повадки; предвидел, как повлияет на них та или иная перемена погоды, и, казалось, если бы только захотел, научился бы и летать.
Как легко понять, с точки зрения Совенка и Навозника, это был неоценимый дар. Если мальчишки затевали ловить птиц или разорять их гнезда, они не могли обойтись без Германа-Паршивого, как уважающий себя охотник не может обходиться без собаки.
Вместе с тем слабость, которую сын сапожника питал к птицам, принесла ему весьма серьезные и чувствительные неприятности. Однажды, разыскивая гнездо деряб в кустарнике над самым туннелем, он потерял равновесие и с внушительной высоты упал на рельсы, сломав себе ногу. Через месяц дон Рикардо объявил его выздоровевшим, но Герман-Паршивый с тех пор всю жизнь прихрамывал на правую ногу. Правда, он не особенно горевал из-за этого и продолжал искать гнезда с тем же неумеренным рвением.
В другой раз он свалился с кизилового дерева, где подстерегал дроздов, в густые заросли ежевики. Зацепившись за колючку, он разорвал себе мочку уха, а так как не дал ее зашить, она осталась у него раздвоенной наподобие фрака с длинными фалдами.
Но все это были только неизбежные издержки, и Герман-Паршивый никогда не жаловался на свою хромоту, на свою раздвоенную мочку и на свои проплешины, которыми, по словам отца, его наградила птица. Если беды исходили от птиц, он с готовностью принимал их. Его отличал своего рода стоицизм, пределы которого были поистине неисповедимы.
— У тебя это никогда не болит? — спросил его как-то раз Навозник, имея в виду ухо.
Герман-Паршивый улыбнулся своей всегдашней бледной и грустной улыбкой.
— Иногда перед дождем у меня болит нога, — сказал он. — А ухо никогда не болит.
Но в глазах Роке-Навозника Паршивый был не просто эксперт по птицам; он обладал еще более ценным качеством. Этим качеством была сама его тщедушность. Герман-Паршивый представлял в этом плане незаменимую затравку для драк. А Роке-Навозник нуждался в драках, как в хлебе насущном. Летом, во время гуляний в ближних солениях, Навознику часто представлялся случай поупражнять свои мускулы. Но надо признать, что он никогда не делал этого без вполне уважительной причины. В душе деревенского силача всегда таится желание померяться силой со своими соперниками из соседних селений, хуторов и деревень. И Герман-Паршивый, такой хилый и болезненный, служил точкой соприкосновения между Роке и его противниками, великолепным пробным камнем, позволяющим определить, на чьей стороне превосходство.
Ход событий до начала военных действий оставался всегда неизменным. Завидев неприятеля, Роке-Навозник издалека изучал диспозицию. Потом тихонько говорил Паршивому:
— Подойди к этим ребятам и уставься на них так, как будто тебе завидно, что они грызут орехи.
Герман-Паршивый подходил не без опаски. Первой оплеухи ему, во всяком случае, было не избежать. Но не мог же он из-за преходящей боли похерить свою дружбу с Навозником. Он останавливался в двух метрах от встречной компании и вытаращивал глаза на чужаков. Недолго приходилось ждать угрожающего окрика:
— Ты что стоишь как столб и пялишь глаза? Или в морду захотел?
Паршивый, не моргнув глазом, выдерживал этот наскок и продолжал стоять, не меняя позы, хоть у него и дрожали коленки. Он знал, что Даниэль-Совенок и Роке-Навозник ждут за кулисами своего выхода. Вожак враждебной группы наседал:
— Слышишь, недоносок? Проваливай, а то я из тебя душу вытрясу.
Герман-Паршивый, будто не слышал, по-прежнему стоял, не шевелясь и не произнося ни слова, и пожирал глазами кулек с орехами. Про себя он уже думал, куда ему заедут и достаточно ли густа трава там, где он стоит, чтобы не слишком ушибиться, когда его собьют с ног. Петушок из враждебной группы терял терпение.
— Получай. Будешь знать, как шпионить.
Это было необъяснимо, но всегда в подобных случаях Герман-Паршивый раньше чувствовал утешительное присутствие Навозника у себя за спиной, чем боль от затрещины. И раньше слышал его голос, гневный и покровительственный:
— Ах так, ты ударил моего друга?!
И Навозник прибавлял, с состраданием глядя на Германа:
— Ты ему что-нибудь сказал, Паршивый?
Герман-Паршивый, сидя на земле, лепетал:
— Я рта не раскрыл. Он ударил меня за то, что я на него смотрел.
Вот вам и драка, и вдобавок Навозник оказывался прав, поскольку противник ударил его друга только за то, что последний смотрел на него, то есть по элементарным нормам мальчишеского кодекса чести без достаточно веской и уважительной причины.
А так как в этих схватках превосходство было заведомо на стороне Роке-Навозника, дело всегда кончалось тем, что друзья располагались на поле боя, откуда бежал неприятель, и поедали орехи, доставшиеся им в виде трофеев.
VII
Между собой у них не бывало разногласий. Каждый довольствовался местом, которое принадлежало ему в их шайке, и не претендовал на большее. Даниэль-Совенок знал, что не может верховодить Навозником, хоть он и умнее его, а Герман-Паршивый признавал себя рангом ниже их обоих, несмотря на то что был куда более осведомлен и искушен по части птиц. Главенство здесь определялось бицепсами, а не умом, не способностями и не волей. В сущности, это было разумно, логично и правильно.
Дела не менял тот факт, что только Даниэль-Совенок был способен вскакивать на ходу в товарные поезда, когда они, пыхтя, поднимались в гору, и даже в товарно-пассажирские, если они не шли порожняком и паровоз был не новый. Но и быстроногость не давала права на первенство. Это было достойное уважения качество, но и только.
По воскресеньям после мессы и во время летних каникул трое друзей ходили в луга и в горы, в кегельбан и на речку. Развлечения у них были самые разнообразные и немного примитивные, дикие. В этом возрасте где угодно легко найти забаву. Иногда, вооружившись рогатками, они устраивали ужасные избиения дроздов, рябинников и деряб. Герман-Паршивый знал, что дрозды, рябинники и дерябы, принадлежащие, собственно говоря, к одному семейству, пережидают зной по большей части в зарослях ежевики или в живых изгородях из колючего кустарника. Чтобы убивать их на деревьях, пока они еще сонные, надо было вставать ни свет ни заря. Поэтому ребята предпочитали искать их в самую жару, когда птицы лениво дремлют в чапыжнике. Тут и цель была малоподвижна, и расстояние короче, а следовательно, и попадание вероятнее.
Для Даниэля-Совенка не существовало блюда вкуснее дрозда с рисом. Когда он сшибал дрозда, ему нравилось даже самому ощипывать его, и так он узнал, что почти у всех дроздов под перьями вши. Он был разочарован, когда, сообщив Паршивому о своем удивительном открытии, услышал в ответ:
— А ты и не знал? Почти у всех птиц под перьями вши. А то и какая-нибудь зараза. Отец говорит, что проплешинами меня наградила кукушка.
Даниэль-Совенок дал себе зарок не пытаться больше делать открытия относительно птиц. Если он хотел что-нибудь узнать о них, быстрее и проще было осведомиться об этом непосредственно у Паршивого.
В другие дни они отправлялись играть в кегли. Тут у Роке-Навозника было неоспоримое превосходство над Совенком и Паршивым. Хотя он всегда давал им большую фору, к концу игры у них на счету было обычно немногим больше того, что они получили из милости, тогда как Навозник без труда набирал максимальное число очков. В этой игре Навозник выказывал силу и ловкость взрослого мужчины. В чемпионатах, которые разыгрывались на праздник рождества Богородицы, Навозник — он участвовал в них вместе почти со всеми мужчинами селения — неизменно занимал одно из первых мест, не ниже четвертого. Его сестру Сару бесила эта ранняя возмужалость.