Итак, фактическая возможность экзистенциального суждения объяснима, если допустить, что интеллект умного существа прежде всего постигает в любом своем объекте то, что в нем есть наиболее глубинного и первичного: actus essendi[1104]. Но тогда становится объяснимым и то, как именно он это постигает. Поскольку акт существования есть полагание некоторой сущности в бытии, экзистенциальное суждение может быть только соответствующей операцией, посредством которой мыслящий интеллект утверждает этот акт. Будучи запределен сущности, акт существования не может быть объектом понятия. Вот почему интеллект как бы подражает первой актуальности реального и обозначает ее глаголом — а именно, глаголом есть, просто и чисто полагающим его в качестве реального. Разумеется, здесь тоже имеет место соединение и разделение — а значит, суждение; но речь никоим образом не идет о соединении либо разделении понятий. Как в познаваемом объекте наличествует соединение сущности и существования, которое не есть сущность, — так в суждении, которое конструируется интеллектом и утверждает существование данного объекта, наличествует соединение понятия и экзистенциального глагола, который не обозначает понятие. Отсюда рождается в языке суждение de secundo adiacente, состоящее из субъекта и глагола и не имеющее предиката. Следовательно, суждения этого рода образуют особый класс, наделенный собственными характеристиками. Они не сводимы ни к какому другому известному классу суждений, и менее всего к атрибутивным суждениям. Экзистенциальное суждение отнюдь не заключается в атрибуции субъекту предиката «сущего». Правда, как понятие сущего является первой концептуализацией существования, так атрибутивное суждение «х есть сущее» является первой транскрипцией экзистенциального суждения в терминах суждения атрибутивного. Однако это именно транскрипция — вполне точная и законная, но в строгом смысле уже не равнозначная оригиналу. Она содержит в себе и меньше, и больше. Ведь атрибутивное суждение не полагает акт существования непосредственно, как таковой, а опосредованно схватывает его в сущем, которое заключает в себе не только существование, но и сущность, его получающую. Ens, или habens esse, есть то, что обладает esse, плюс то esse, которым оно обладает. «То, что есть» представляет собой единство «того, что» и «есть». Следовательно, интеллектуальный акт, схватывающий сущее в понятии, теряет свойственную экзистенциальному суждению привилегию обозначать само существование в его чистоте. Быть может, кто-нибудь скажет, что потеря невелика, так как esse вновь обнаруживается в сущем, которое возможно мыслить только как обладающее существованием. Более того, можно было бы по праву сказать, что никакой потери нет вообще. И однако часто она оказывается тяжелой и даже катастрофической, ибо спонтанный концептуализм мышления, как свидетельствует история, обнаруживает постоянную тенденцию к усилению сущности в ущерб акту существования. Это легко объяснить тем, что в сущем имеется кое-что помимо существования — а именно сущность: именно за ней и охотится рассуждающий разум, непрестанно ищущий дефиниций. Заявить о видовом отличии экзистенциального суждения от атрибутивного — значит не ущемить права понятия и сущности, а утвердить права экзистенциального суждения и самой экзистенции.
Итак, сам факт наличия экзистенциальных суждений предполагает, что существование доступно мышлению. Для того, чтобы такие суждения были возможны, интеллект должен обладать способностью непосредственно схватывать самое глубокое, что есть в сущем, и выражать его в простейшей из формул, которая воспроизводит в своей внутренней двойственности двойственность глубинной структуры реальности. Нельзя отрицать поразительность и даже таинственность этого факта; но его таинственность — это таинственность самого познания и сущего, которое в нем выражается. Отличить предикативные суждения от экзистенциальных — значит не открыть новую тайну, а проникнуть чуть глубже в самую сердцевину той тайны, которую не перестает исследовать философия и которую можно иногда запамятовать, но нельзя упразднить.
Если это так, то невозможно усматривать в экзистенциальных суждениях предикацию субъекта, выполняемую глаголом, — или, если угодно, полагание самого субъекта в качестве субъекта. Нюанс, отделяющий экзистенциальное суждение от суждения, полагающего субъект в качестве субъекта, более трудноуловим, но от этого не менее реален. Предложение «x есть» обнаруживает два разных смысла, в зависимости от того, как его понимать. Если увидеть в нем предикацию субъекта, оно тотчас должно быть эксплицировано в предикативное предложение типа «х есть х»; но тогда обозначаемое им будет уже не существованием х, а тождеством χ с самим собой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Итак, мы имеем настоящую предикацию субъекта, но возвращаемся к классическому двучленному суждению, где субъект вновь возникает в роли предиката. Другой смысл предложения «х есть» означает не тождество субъекта (что истинно всегда и в отношении всех субъектов), но его существование (что истинно, и то не всегда, в отношении только некоторых из них). Следовательно, суждение утверждает уже не субъект, а сам факт существования субъекта, что вовсе не одно и то же. И утверждает оно этот факт без помощи какого-либо предиката именно потому, что существование не есть сущность и не является объектом понятия. Итак, экзистенциальное суждение есть акт, утверждающий другой акт: акт мышления, которым утверждается акт существования. Что превращает этот акт мышления в собственно суждение? Тот факт, что хотя он и не утверждает какой-либо предикат в отношении субъекта, он тем не менее остается актом соединения понятия с чем-то другим. Экзистенциальное суждение утверждает соединение субъекта с его существованием: оно объединяет их в мысли так же, как они уже объединены в реальности.