Благодаря пакету из Москвы какая-то часть ивановцев также ознакомилась со стихами Барковой. Они звучали на «посиделках» кафедры советской литературы (с 1991 г. — кафедра теории литературы и русской литературы XX века) Ивановского университета. Ряд барковских стихотворений составили подборку в машинописном литературно-критическом журнале «Накануне» (1978. № 1), выходившем на филологическом факультете ИвГУ (редактор А. Агеев).
В конце 70-х годов автор этой статьи написал большую работу, где была предпринята попытка рассказать о творческом пути замечательной поэтессы, не скрывая самых острых углов ее жизни. Однако о публикации ее не могло быть и речи. Только в 1988 году в «Огоньке» (№ 35) появился сокращенный вариант очерка.
С этого времени начинает шириться поток стихотворных подборок Барковой в журналах, сборниках, альманахах[8], появляются серьезные статьи о творчестве поэтессы[9].
В 1990 году в Иванове вышла вторая поэтическая книга А. Барковой — «Возвращение» (сост.: А. Агеев, Л. Садыги, Л. Таганов), где собраны избранные стихи поэтессы 20–70-х годов. Основой этой книги послужил московский архив Барковой.
В том же 1990 году кафедрой советской литературы Ивановского университета на имя начальника управления КГБ по Ивановской области была послана просьба о разыскании следственных дел А. Барковой и сопутствующих им «вещдоков» (интересовали в первую очередь литературные материалы). Откровенно говоря, на получение гулаговского архива мы почти не надеялись, так как стало известно, что многие из «вещдоков» в свое время были уничтожены. Но случилось чудо. Из трех мест, где арестовывали Баркову (Москва, Калуга Луганск), пришли не только следственные дела, но и литературные приложения к ним (см. подробней в «Обзоре…» В. Панова).
В гулаговском архиве Барковой обнаружилось множество неизвестных стихов и вариантов известных стихотворных произведений. Здесь находятся арестованная проза, дневники, письма и другие материалы, казалось бы, навсегда утраченные. Возвращение архива Барковой как бы подтверждает правоту знаменитого возгласа из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: «Рукописи не горят!»
Конечно, далеко не все, что было создано Барковой в неволе, дошло до нас, но тем не менее полученные материалы позволяют открыть неизвестные стороны жизни и творчества поэтессы, заново переосмыслить, уточнить, что мы знаем весьма приблизительно. Гулаговский архив Барковой дает новые импульсы к научно-критическому осмыслению ее литературного наследия.
Теперь мы определенней, чем прежде, можем представить духовный облик Анны Александровны Барковой, этой великомученицы русской литературы XX века. Неизвестные стихи, в особенности же дневниковая проза дают возможность заглянуть в глубины внутренней жизни поэтессы. А ведь в сущности этим и определяется значительность лучших произведений А. Барковой. Перед нами особый тип художественного сознания, доминантой которого всегда была Личность, суверенное неповторимое «я», стоящее в оппозиции к внешнему миру. А проявилось это еще в детстве, в Иваново-Вознесенске, где родилась и выросла Анна Баркова, дочь вроде бы ничем не приметных городских мещан.
Словно комментируя эти стихи, Анна Александровна пишет в записной книжке 29 ноября 1956 года: «С восьми лет одна мечта о величии, славе, власти через духовное творчество».
Ранняя юность Барковой проходит под знаком ненасытного чтения, страстного желания понять смысл человеческого существования. Круг ее чтения потрясает. Это — Эдгар По, Ибсен, Ницше, Ф. Сологуб и, конечно же, любимейший из писателей — Ф. М. Достоевский. Именно он прежде всего поддерживал и развивал в ней ту внутреннюю бурю, о которой говорится в вышеприведенных стихах, бурю, которая отзовется потом в одном из лучших произведений поэтического сборника «Женщина» — «Душа течет»:
С гимназических лет мир представал перед Барковой в контрастной борьбе Добра и Зла. И грянувшую в России революцию она склонна была видеть под углом резкого столкновения этих начал. Причем в первые годы революции Баркова с присущим ей романтическим максимализмом юности приветствовала победу сатанинских сил над отжившим божьим миром (вот где отозвалось чтение Ницше, его знаменитое «Бог умер!»).
Лирическая героиня сборника «Женщина» взрывает церкви, танцует на кладбище, прославляет несметное человечество будущего. Она — с дьяволом, который несет в себе больший духовно-творческий потенциал, чем лучистый Христос. Но вместе с тем лирическая героиня Барковой чувствует себя преступницей, прокаженной. Что-то подсказывает ей: нынешний ее восторг в конце концов обернется позором. И, действительно, очень скоро, столкнувшись вплотную с теми, кто стоял у руля революции, Баркова поняла: жизнь потекла по опасному для Личности руслу.
Гулаговский архив прямо указывает на время такого прозрения. Это произошло в момент встречи Барковой с «красной» Москвой, куда ее пригласил жить А. В. Луначарский. Уже предварительный приезд в столицу вызвал в поэтессе недобрые предчувствия. В эссе «Обретаемое время» (1954) Баркова так вспоминала свое первое московское чувство 1921 года: «Вот я иду от Ярославского вокзала до Мясницкой. Грохот трамвая, сиротливость. Одиночество и страх. Мясницкую я воспринимаю почему-то темной, необычайно глубокой и холодной, словно заброшенный колодец. Дом с вывеской МПК — старый, кажется, ампирный — порождает особую тоску и ощущение безвыходности, бюрократической силы и равнодушия нового государства. <…> Первое кремлевское чувство. Холод пустого белого-белого зала с большим черным роялем у стены и чувство, вспыхнувшее во мне при звуке чуждого голоса, докатившегося ко мне из-за двери кабинета. „Барский голос!“ — резко и насмешливо отметило это чувство, недоброе, настороженное чувство плебея».
Потом — жизнь в кремлевской квартире Луначарского, где Баркова воочию убедилась, что новыми хозяевами страны движет отнюдь не бескорыстный интерес. В незаконченной поэме «Первая и вторая» (1954) рассказывается о нечаянно подслушанном поэтессой разговоре двух известных государственных деятелей — Луначарского и Богданова. Эти, казалось бы, наиболее неординарные марксисты-революционеры в дни смерти Ленина говорят о нем как о великом диктаторе. Говорят с восторгом, с тайной завистью. Не этот ли разговор заставил Баркову окончательно разочароваться в Октябрьской революции, в большевиках?
Новые архивные материалы, в особенности «арестованный» блокнот со стихами 1931 года, помогают понять, что уход от Луначарского, от официальной литературы — это осознанный шаг Барковой, которая, не желая приспосабливаться к советской системе, выбрала путь неизвестной поэтессы.
8
См., напр.:
9
10
Это стихотворение и все цитируемые далее материалы, за исключением особо оговариваемых, входят в гулаговский архив Барковой, хранящийся в литературном музее Ивановского университета.