– Эко, дело! Тайга пальсой, сохатый, марал мноко. Амикан сам рятом ходи. Сколько нато, столько стреляй. А рыба мой доська ловил. Она умеет сети ставить. Только вот три тня назад её и внуська пальшой рыба хотел кушай, да добрый Амака спасал девку…
– Кто такой Большой рыба? – как бы нехотя спросил Дмитрий и посмотрел на окружающих. – Что за рыба? Таймень, что ли?
– Нет, бое. Мой Ченка говорит, что это не тайменя. Мой девка никогда такой рыба не видал.
– И большая рыба-то? – вставил слово пристав, обращаясь к молодой матери.
Ченка, до этого времени всё время молчавшая доверчивой зорянкой у плеча Дмитрия, стыдливо опустила глаза и тихо прошептала:
– Больсая. Сапсем больсая. Как три оленя…
Сидящие вокруг костра не дослушали её слов, громко засмеялись. Друг за другом полетели колкие реплики, осмеивающие враньё девушки:
– Ну, ты и сказала! Может, топляк видела?
– А тебе, случайно, черти не мерещатся по ночам?
Ченка обиделась, Загбой тоже. Пытаясь заступиться за дочь, отец, сдержавшись от взрыва отрицательных эмоций, не стал спорить, а ответил просто с достоинством:
– Дурная голова – без глаз. Слепого оленя режут. Пуля без пороха не летит. Пудет время, смотреть сами путете…
Все сдержанно переглянулись. Вроде и правда, эвенк не врёт. Но, может, уже хватил лишнего, тем не менее надо подлить в кружку, пусть уставший народ повеселит. Дмитрий торопливо разлил неразведённый спирт и, хитро перемигнувшись с приставом, «подкинул в костёр дров»:
– А что, когда рыбу-то увидеть можно? Сегодня вечером будет на воде играть?
– Случаем, она по берегу не ползает? – едва пережёвывая мясо набитым ртом, выдавил сотник. – А то мои орлы давно в руках сабли не держали!
Дружный хохот опять разорвал тайгу. Загбой быстро выпил, долго морщился, хватал воздух губами и, так и не закусывая, уже заплетающимся языком залопотал:
– Эко, бое. Правту гаварю. Ченку рыба кушай. Я видел талеко. Игорка вител близко. Филька-чёрт рыба сети рвала…
– Это что? – наклонившись к Дмитрию, прошептал Берестов. – Он про Вороховых говорит?
Тот согласно кивнул головой, но тут же приложил палец к губам – молчи пока, до времени. И тут же, с улыбкой повернувшись к Ченке, ласково приобняв её за плечи, нежно спросил:
– А что, русские-то так и живут там?
Вспыхнувшая Ченка, обрадовавшись, что её муж наконец-то обратил на неё внимание, согласно затрясла головой и, готовая рассказать обо всём, что только захочет её любимый, залопотала:
– Живут, отнако. Дом строят новый. Филька там с Лизой жить путут. А Кришку шатун зимой кушай. Ченка амикана пальмой колола. Игорку в чум возила на олене. А Игорка месте с Ченкой рожал Улю…
Она готова говорить весь вечер, но сквозь маску внимания все же чувствует равнодушие по отношению к ней. Более того, Дмитрий не хочет с ней разговаривать. Он просто приподнимает палец к своим губам и перебивает её:
– Потом расскажешь…
А веселье набирает силу. Вот уже от дальних костров доносится громкая речь. Наёмные рабочие-сезонники обсуждают преимущество золотых приисков, видимые приметы, по которым лучше всего находить золото, и ещё многое другое, что относится к ремеслу старателя. Каждый хочет доказать другому и всем, что он лучше всех, мастер своего дела, ему нет равных, а благородный металл сам сыпется в лоток. То, что скрывается в мыслях трезвого человека, всегда выплывает под воздействием алкоголя. От тени скромности не остаётся каких-то следов, развязанный язык не знает границ дозволенного, все тайны выплывают наружу. Суровый мир делается красочным и привлекательным, все люди становятся братьями. И ведь знает старатель-золотоискатель, что этим пользуются хитрые купцы-спиртоносы, но ничего не могут поделать, так как дурман сильнее воли человека. В такие мгновения за бутылку спирта продаются золотоносные шурфы, открываются благородные жилы, широким, щедрым жестом руки подписываются купчие на пользование приисками и золотыми россыпями. Просыпается старатель утром, если просыпается вообще, а дело сделано. Гол как сокол, за душой ни гроша. И где то несметное богатство, что ещё вчера утром тайным сиянием грело душу? У какого-то купца Хитроумова, который уже сегодня не даёт похмелиться и гонит прочь со двора. Знает это мужик-работяга. Потому и старается держаться особняком, подальше от недоброго чура, скрывая разговоры и тайны.