Якуб Калас почувствовал, что в его собеседнице вскипает желчь, и решил отступить. Тактично, обдуманно.
– Простите меня, ради бога! Быть может, я плохо выразил свою мысль. Поверьте, мне было бы неприятно, если бы вы решили, что я пытаюсь втянуть вас в историю, о которой знаю только одно: Беньямину Крчу кто-то помог отправиться на тот свет. К сожалению, той ночью вы оказались поблизости от его дома. Мне точно известно, вы вошли во двор, а потом бесследно исчезли. Сами понимаете, такое всякого заставит призадуматься. Даже если бы там ничего не произошло. Просто из любопытства. Куда вы все-таки делись? Не испарились же!
– Ну конечно, не испарилась, – обиженно фыркнула молодая женщина. – Спряталась, вот и все! Не хотела, чтобы. этот бабник таскался за мной! Поняла, что совершила ошибку, и решила от него отделаться. Так поступила бы любая женщина, если бы к ней прицепился мужчина, ну нисколечко не симпатичный.
– Понимаю. – Якуб Калас принял объяснение Алисы. – Хотелось бы только уточнить, где именно вы спрятались.
– Разве это имеет отношение к смерти того человека? Или вы проверяете мое алиби?
– И то, и другое. Дело в том, что я знаю, как погиб Беньямин Крч. Он умер естественной смертью. Да будет вам известно, его никто не убил. Правда, кто-то помог ему сделать последний шаг к могиле. Его ударили по голове – не знаю за что. И сдается, именно вы могли бы мне сказать, что той ночью на самом деле произошло.
– «Что произошло»! Ничего не знаю, товарищ Калас, и для вашего удовольствия не стану выдумывать.
Якуб Калас улыбнулся – добродушно, виновато, как бы извиняясь.
– Вы на меня сердитесь. А зря. Ведь я вас ни в чем не подозреваю. Да и не в чем вас подозревать! Мне только нужно, чтобы вы подтвердили мое предположение.
– Боюсь, ничем не смогу вам помочь, если б и захотела, – сказала Алиса Селецкая.
Старшина пожал плечами, как человек, которому иного не остается.
– Даже такое заявление – уже больше, чем ничего. Но для вас оно может оказаться отягчающим обстоятельством…
Надо заметить, Алиса Селецкая первой потеряла самообладание. Она вспылила:
– Отягчающим обстоятельством? Помилуйте! Мне понятны старания милиции, но зачем так стараетесь вы?! Думаете, вам увеличат пенсию?
– Я стараюсь, потому как знаю о совершенном преступлении и уверен, что вы его покрываете.
Алиса выпрямилась. Теперь она стояла перед Каласом во всей своей красе. «Хороша девочка», – подумал старшина, и как-то тошно ему стало говорить с ней о таких неприятных вещах.
– Закончим этот мучительный разговор, – предложила, точнее, приказала Алиса Селецкая.
– Как угодно. Однако вы наверняка знаете, что есть человек, который в ту ночь видел достаточно, чтобы выступить в роли свидетеля. Ему известно, что там произошло. Не у Крча. В соседнем с ним доме. – Калас встал. – Спасибо за кофе. Надеюсь пригласить вас в ближайшее время в какое-нибудь модерновое кафе. Мое почтение!
Он вежливо поклонился. Забавлял ли его этот убогий театр? Нет, не забавлял. Алиса Селецкая вдруг улыбнулась и жестом пригласила его остаться. Калас не сразу понял причину мгновенной перемены, но подчинился.
– Занятный вы человек, пан Калас, – сказала Алиса. – Признаюсь, когда я видела вас в городе в милицейской форме, вы были мне несимпатичны, как и все блюстители порядка. У нашего поколения врожденная неприязнь к форменной одежде и дубинкам. Но теперь вижу, что в штатском вы довольно интересная личность.
– Оттого, что я снял форму, я еще не перестал быть милиционером, – сухо ответил Калас.
Молодая женщина не изменила тона, она вновь была в своей стихии, как актер, играющий роль, близкую его натуре.
– Тогда должна признать, что и среди милиционеров бывают интересные и приятные люди.
– Не понимаю, с чего это вас вдруг потянуло на комплименты, такие неожиданные и откровенные.
– Ах, пан Калас, с какой стати мне говорить вам комплименты? Просто вы меня заинтересовали. Вижу, человек незаурядный, вот и решила помочь.
– Буду вам благодарен, но при одном условии: если услышу от вас правду.
– А что такое правда? Можно ли считать правдой голые факты? Или они становятся правдой только потом, когда мы подберем к ним оценку?
– О, да вы еще и философствовать умеете!
– Я и впрямь немного училась, пан Калас. И люблю размышлять. Чего только люди обо мне не говорят, но мало кто меня знает. Ведь жить – это не только подчиняться условностям, взглядам большинства, уважать законы, бояться милиции. Жить – это еще и иметь собственные взгляды, и право их защищать. Иметь собственный жизненный стиль и, если хотите, собственную мораль! Почему это я должна считать, что моя мораль хуже, чем мораль тех, кто так охотно меня порицает? Только потому, что я не такая, как они? Что не прилаживаюсь к ним?
– Ну хорошо, допустим, вы правы, и все обстоит именно так, как вы говорите, допустим, вы меня убедили и я скажу: согласен. Но как быть, если ваша «собственная мораль» окажется в противоречии с законом? В однозначном противоречии?
– А что такое «однозначное противоречие»? Есть ли вообще в жизни что-нибудь однозначное? – Алиса Селец-кая испытующе посмотрела на Каласа. – У меня нет ощущения, что мои поступки хоть в чем-то противоречат закону, но даже если так… Отчего бы не сделать вывод, что плох закон? Кто может поручиться, что закон совершенен? Это, естественно, вас не интересует. Зачем вам интересоваться вещами, о которых нужно размышлять? И вообще, зачем вы тут толкуете о том, что касается не меня, а этого пьяницы?…
– Вы имеете в виду Беньямина Крча?
– Именно его, товарищ Калас!
– Вы его знали?
– Знала?! Кто не знал Бене Крча? Вам известно его прозвище? Окружной хряк! Лакал везде, где его принимали. А открыты для него были все двери. Даже в такие дома, куда другие могли попасть только по приглашению, он входил без стука. В Крче нуждался каждый. Через него можно было достать что угодно. У него была толстая кожа и хорошие связи. Такие, которые не противоречат закону. А что они противоречат морали, так кому какое дело – ведь любому порой нужна протекция влиятельных людей.
– Крч внушал вам отвращение?
– Отвращение? С чего вы взяли? Или прослышали, что он приставал ко мне?
Якуб Калас присвистнул:
– Ну вот, а я и не знал! Пьяница да еще бабник. Бедная Юлия!
Ход был довольно дешевый, но Калас инстинктивно сделал ставку на женскую солидарность. Ему показалось, что сейчас это должно подействовать. И он угадал. Алиса клюнула:
– Знаете, как он ее называл? Яловая коровища! Собственную жену! И цеплялся к каждой юбке!
– Он встречался с Игором Лакатошем?
– Они же соседи, наверное, встречались.
– Я не об этом. Были ли между ними какие-нибудь контакты?
– Возможно. Прежде – да, это я знаю, позднее – меньше. Игор его не любил. Часто нуждался в его услугах, но не выносил, и старый Лакатош тоже.
– Зачем он нужен был Игору?
– Как зачем! Я же говорю, Крч мог устроить что угодно! У окружных властей он был на хорошем счету, да и инженер Джапалик его поддерживал.
– А Фляшка? Фотограф Фляшка… Он был знаком с Игором?
– Нет. Думаю, не был.
– У молодого Лакатоша есть его фотографии. Обнаженная натура и тому подобное.
– Об этом я ничего не знаю.
– Знаете! И даже лучше, чем я. У Фляшки я видел и вашу фотографию. Красиво, впечатляет.
– Послушайте, а вам не кажется, что вы меня допрашиваете?
– Простите, я думал – мы беседуем.
– Ну хорошо, товарищ Калас, продолжим беседу.
– Итак, Фляшка…
– Прощелыга! Я ему позировала, вот и все. Серьезно.
– Вы позировали, а он платил.
– За что же тут платить? Мне это нравилось. Я красивая, фотогеничная. Отчего вы считаете, будто все делается только за деньги? Обещал опубликовать кое-какие фотографии, вот я и позировала.
– Вы прекрасно знаете, что такого рода снимки у нас никто не публикует.
– Мы договорились о портрете, если я позволю ему сделать и несколько таких фотографий… Так принято. Раз уж я в ателье, должен же он воспользоваться подходящим случаем.
– А вдруг бы он злоупотребил вашим доверием? Вы не подумали, что Фляшка станет делать с этими снимками?
– А что он стал бы с ними делать?
– Могли попасть к кому угодно.
– Не все ли равно. Многие считали вас тупым милиционером, вы же из-за этого не перестали носить форму! Вас не интересовали пустые пересуды.