Все, однако, сложилось иначе, чем было задумано.
Затишье было куплено перед самой революцией, чтото месяца за два, так что семейство не успело даже туда перебраться со своими вещами и сундуками. И эти сундуки, перины, диваны и кровати временно и наспех были сложены на городской квартире у псковских знакомых. И именно в этой квартире в дальнейшем и пришлось прожить несколько лет Мишелю со своей престарелой мамашей и теткой.
Отличаясь свободомыслием и имея некоторую, что ли, тенденцию и любовь к революциям, обе старушки не очень обезумели по случаю революционного переворота и изъятия имений от помещиков. Однако младшая сестрица, Марья Аркадьевна, всадившая в это дело около шестидесяти тысяч капитала, все же иной раз охала, и вздыхала, и говорила, что это черт знает что такое, поскольку нельзя въехать в именье, купленное на собственные деньги.
Анна Аркадьевна, мать Мишеля, была довольно незаметная дама. Она ничем таким особенным не проявила себя в своей жизни, исключая рождения поэта.
Это была довольно тихая, малосварливая старушка, любящая сидеть у самовара и кушать кофе со сливками.
Что касается Марьи Аркадьевны, то эта дама была уже в другом роде.
Автор не имел удовольствия видеть ее в молодые годы, однако было известно, что она была до чрезвычайности миленькая и симпатичная девица, полная жизни, огня и темперамента.
Но в те годы, о которых идет речь, это была уже бесформенная старушка, скорей безобразная, чем красивая, однако очень подвижная и энергичная.
В этом смысле на ней сказалась ее бывшая профессия. В молодые годы она была балериной и работала в кордебалете Мариинского театра.
Она была в некотором роде даже знаменитостью, поскольку ею увлекался бывший великий князь Николай Николаевич. Правда, он вскоре ее оставил, подарив ей какой-то особый кротовый палантин, бусы и еще чего-то такое. Но начатая карьера ее была сделана.
Обе эти старушки в дальнейшем будут играть довольно видную роль в жизни Мишеля Синягина, так что пусть читатель не принимает близко к сердцу и не сердится, что автор останавливается на описании таких, что ли, дряхлых и отцветших героинь.
Поэтическая атмосфера в доме благодаря Мишелю несколько отозвалась и на наших дамах. И Марья Аркадьевна любила говорить, что она вскоре приступит к своим мемуарам.
Ее бурная жизнь и встречи со многими известными людьми стоили того. Она самолично будто бы два раза видела Л. Н. Толстого, Надсона, Кони, Переверзева и других знаменитых людей, о которых она и хотела поведать миру свои соображения.
Итак, перед началом революции семья приехала в Псков и там застряла на три года.
М. П. Синягин всякий день говорил, что он ни за что не намерен торчать здесь и что при первой возможности он уедет в Москву или Петроград.
Однако последующие события и перемены жизни значительно отдалили этот отъезд. И наш Мишель Синягин продолжал свою жизнь под псковским небом, занимаясь пока что своими стихами и своим временным увлечением одной местной девушкой, которой он в изобилии посвящал свои стихи.
Конечно, эти стихи не были отмечены гениальностью, они не были даже в достаточной мере оригинальны, но свежесть чувства и бесхитростный, несложный стиль делали их заметными в общем котле стихов того времени.
Автор не помнит этих стихов. Жизнь, заботы и огорчения изгнали из памяти изящные строки и поэтические рифмы, но какие-то отрывки и отдельные строфы запомнились в силу их неподдельного чувства:
Автор не запомнил всего этого стихотворения "Осень", но помнится, что конец его был полон гражданской грусти:
Другое стихотворение Мишеля говорило о его любви к природе и ее бурным стихийным проявлениям:
Впрочем, это стихотворение настолько хорошо написано, что есть подозрение — уж не списано ли оно откуда-нибудь начинающим поэтом.
Во всяком случае, Мишель Синягин выдавал его за свое, и мы не считаем себя вправе навязывать читателю наши на этот счет соображения.
Во всяком случае, это стихотворение было разучено всей семьей, и старые дамы ежедневно нараспев повторяли его автору.