1940
(«О век! Ты в час своих доброт»)
О век! Ты в час своих добротменя обделишь непременно,а мне и горе по колено,и по годам иду я вброд.
1940
(«Всё те же темы музыки и слова»)
Всё те же темы музыки и слова,квадривий всех высоких дум.Мы в нем, как в комнате, меж четырьмя угламистопами измеряем нашу жизнь.Всё те же темы в узкой комнатушкечердачного поэта-музыканта:я сам, природа, страсть и смерть.
1940
(«Чу! мгновения глухие»)
И лежу я, сном окован...
Чу! мгновения глухиесонно сыплет тишина,точно капельки сухиесорочинского пшена.А на ходиках букашкичуть ползут, забывши прыть.Нет, ей-Богу, с ними кашкидаже манной не сварить!Неужели даже манной,по-младенчески простой?У судьбы, всегда жеманной,то прогон, а то простой.Приношу ей тоже дань яи лежу — но взаперти!А желанья в ожиданьив вихрь движенья перейти.
1940
(«Хотел бы стать Сковородой»)
Хотел бы стать Сковородойиль подорожною каликойсо страстью странствовать великой,с тревожно вздетой бородой.Постукивая посошкомпо камешкам, как по жеребьямчужим, тащился бы шажком,смирен и тих, одет отрепьем,нагружен благостным мешком, —и в чреве том, простом, холщовом,подобрались бы к тексту текст:Монтень, Паскаль и старый Секст.Угодники! Кого б еще вамв собратья дать? И отчегов суме иного нету, кромемоей тетради кочевой,что ночевала в желтом доме?
1941
NOMINA
Я усумняюсь. Пристальные львиные словаглядят, и каждое — зубастый заголовок.У тел их тысячи изгибов и уловок,в дремучей гриве затерялась голова.Как несмысленыши-котята затаясь, сперваони хотят играть с душою, как с бумажкой,потом, вытягивая когти лапы тяжкой,взрослеют мысли, густы как трава,где вещь ползет смешной и вшивою букашкой.И каждый звук — как зуб, и каждый смысл — как коготь.Все пробуют предмет колоть и болью трогать,чтоб он об имени своем от муки завопили с воем сорвался с орбиты крестной. В клещи,и в клювы, и в тиски словами взяты вещи.Идет звериная игра гвоздей, крюков и пил.Я, плотник, вижу крохотных вещей страданьяв зверинце, где рычат их наименованья.
1941
САПОЖНИК
Ты просто своенравная причуда,и не страшит любовь твоя ничуть.Четыре года, как четыре пуда,меня согнули, ты не обессудь.Мои восторги стали деловиты.Да, я в любви бесстыжий чеботарь.Меня на слабом слове не лови ты:я не таков уже, как встарь.Когда дырявы дни и год поношен,когда упреки тяжело глотать,сапожник чинит: шило вынет, нож он —пустоты грустные и дырочки латать.Любовь как обувь: без нее ни шагу.Куда ж на улицу с босой душой?Мозолей нет — и то велико благо,а если по ноге — и вовсе хорошо.Любовь — как обувь, птички-черевички!Иной радехонек бы в них всю жизнь обуть.Оставь же запоздалые привычки,былой капризницей не будь!К чему, дружок, любить напропалую!Забудь скорей былую кабалу.Прости, что туфелькой тебя я не балую,потерянной когда-то на балу.Я не клянусь тысячегубой клятвой,и на посулы ты меня не нудь.Я попросту затягиваю дратвойто, что еще возможно затянуть.Ты скажешь: вот, калоши я сносила,и башмакам пришел теперь черед.Увы! Подметка — ложь, и ясно: силакамней и дней до дыр ее сотрет.Нет, не любовник и не добрый брат твой —сапожник я, и с горем пополам,но добросовестно я прошиваю дратвой,чтоб не разъехалось по швам.Обетов я тебе не расточаюи не играю я с тобой в молчки.Тебе, как Золушке, я без прикрас тачаюистоптанные башмачки.И занят нынче я работой сладкой.Сапожники — старательный народ.И поцелуй я называю латкойвоздушною, наложенной на рот.
1942
ИТАЛЬЯНСКАЯ ПЕВИЦА ГОВОРИТ
Злая полночь, и морозажуть туманом разогрета.Шел сегодня Чимароза —Matrimonio segreto[1].Ах, летит за розой роза,вся в цветах моя карета!
Эта публика как дети —ахающие разини,от брильянтов на Джульетте,от рубинов на Розине.Ах, в России Доницетти,Керубини и Россини!
Но какая это скука —кавалеры в старом стиле!Что была это за мука —слушать, как они острили!Впрочем, старый русский ducaè un uom' assai gentile[2].