– Уже точнее, – обрадовался герцог.
– Да! – согласились советники. – Гораздо точнее. Уже.
– Но поскольку скульптура барона состоит у нас из двух половин, впечатление от барона все-таки раздваивается, – горестно вздохнул герцог.
– В том-то и дело! – сокрушенно произнес один из советников.
– Неудобно. Человек многое сделал и для Ганновера, и для всей Германии, – продолжал размышлять герцог. – Чего нам, собственно, бояться?
– Не надо бояться! – сказал один из самых смелых советников.
– Но ведь в этом, так сказать, весь смысл изваяния, – попробовал возразить бургомистр. – В этом вся соль! Это смешно…
– Кто же с этим спорит? Но именно поэтому не хотелось бы рассматривать заднюю часть барона отдельно от передней, – сказал герцог и сделал жест, характерный для человека ищущего и глубоко творческого. – Что, если… а?
– Соединить их воедино! – предложил самый молодой советник.
– Кто такой? – тихо спросил герцог, бросив быстрый взгляд на советников.
– Прикажете отметить?
– Нет, пока просто понаблюдайте!
Секретарь сделал пометку в блокноте, в то время как задняя часть скульптуры была благополучно сомкнута с передней. Среди советников возникло тревожное ожидание.
– А?! – сказал герцог. – Так даже смешнее.
Бургомистр, потрясенный случившимся, приблизился к скульптуре и почувствовал себя неуверенно.
– Откуда же тогда будем лить воду? – тихо спросил он. – Из какого места?
Среди присутствующих воцарилось молчание. Многие искренне озадачились.
Герцог внимательно оглядел скульптуру и пришел к заключению:
– Из Мюнхгаузена воду лить не будем. Незачем. Он нам дорог просто как Мюнхгаузен, как Карл Фридрих Иероним, а пьет его лошадь или не пьет – это нас не волнует!
Герцога поддержал гул одобрительных голосов и аплодисменты.
– Но в одном я решительно не согласен с проектом, – резко произнес герцог, приблизившись к бургомистру. – Почему у барона зауженный рукав и плечо реглан? Нет-нет, двойная петля на кушаке. – Он показал, какая именно и где. – Здесь тройная оборка, и все! Никаких возражений! Все!
Присутствующие дружно устремились к дверям.
Грянули дружные аплодисменты посетителей трактира. На маленькой эстраде, где выступали музыканты, скрипач сделал шаг вперед:
– А сейчас, по просьбе уважаемой публики… Гвоздь сезона! Песня «С вишневой косточкой во лбу»!
Трактир содрогнулся от восторженного рева. Перед оркестром появилась певица – любимица Ганновера. И зажигательная песня полетела по улицам города.
Заплаканная физиономия Феофила не вынесла летящего над городом припева: «С вишневой косточкой во лбу я брожу по улицам Ганновера и жду, когда у меня на голове вырастет вишневое дерево».
Такие или приблизительно такие слова ворвались в раскрытое настежь окно и повергли Феофила в горечь воспоминаний. Он громко всхлипнул.
– Так нельзя, Фео! Будь мужчиной! – прикрикнула баронесса, входя в гостиную.
На ней был траурный наряд. Рядом – Рамкопф в черном сюртуке. Позади – хмурый Томас.
В центре просторной гостиной красовался пышно сервированный стол.
– Да-да, конечно, извините меня. – Феофил мужественно боролся со слезами. – Нервы! Когда я слышу о нем, то вспоминаю… Господи, господи! Как мы были несправедливы к нему, как жестоки…
– Дорогой мой, – торжественно изрек Генрих, – кто же знал, что так все обернется? Мы были искренни в своих заблуждениях. Время открыло нам глаза!
Баронесса многозначительно вздохнула:
– Такова судьба всех великих людей: современники их не понимают.
– Современники – возможно! – воскликнул Феофил. – Но мы-то родственники! Страшно вспомнить: я мечтал о дуэли с отцом. Я хотел убить его! И убил…
– Прекрати, Фео! – снова прикрикнула баронесса. – Мне надоели твои истерики!
Феофил посмотрел на мать затуманенным взором и гневно процитировал:
– «Еще и башмаков не износила, в которых гроб отца сопровождала в слезах, как Ниобея!»
– Ой, ой, ой, – затыкая уши, застонала баронесса, – что за пошлость, Фео!
– Это не пошлость, мама, – это монолог Гамлета! Я тоже переписываюсь с Шекспиром!
– Ну и как? – заинтересовался Генрих.
– Уже отправил ему письмо.
– А он?
– Пока не отвечает.
– Ты совершенно теряешь голову, Фео! – Баронесса с трудом сдерживала негодование. – Допустим, мы тоже виноваты, допустим! Но нельзя же теперь всю жизнь казнить себя!
– Прошу прощения, – произнес Томас, приблизившись к баронессе. – Господин барон просил предупредить его…