И край этот, черный от хвойных лесов, прежде казавшийся Ти-Суеви пустынным, вдруг ожил.
Ти-Суеви остановился, задыхаясь.
«Как много красноармейцев!» — с изумлением подумал он, глядя на людей, цепью окружавших лес.
А Ти-Суеви-то казалось, что он один стережет и любит его!
— Стой! — сказал Сизов. — Теперь не уйти ему никуда. Разве только в эту трубу.
И он указал на узкую долину, загроможденную острыми камнями. Она сбегала к морю, к скалам, висящим над самым прибоем. Кустарник вечно шумел в ней, как вода.
Ти-Суеви узнал это место. Еще недавно они проходили здесь с Наткой. Сизов начал спускаться, держась в тени, падавшей от крутого склона. Ти-Суеви шел позади.
Обогнув обломок скалы, они увидели внизу человека. Он прятался за камнями. И лишь изредка вставал и бежал, припадая на одну ногу. Иногда же он глядел через плечо назад.
Сизов и Ти-Суеви бросились вниз, сквозь кусты. Они прыгали с камня на камень, не заботясь больше о тишине.
Они были уже близко. Человек их заметил. Он круто повернул направо и, хромая, побежал к морю, к скалам, висевшим над самым прибоем, словно собираясь исчезнуть в нем. Он пробежал уже поле и поравнялся с ямой, откуда брали глину для стен. Вдруг из ямы поднялась Натка.
Ти-Суеви в изумлении остановился. Он увидел, как Натка упала на землю, под самые ноги бегущему, как учил ее однажды Ти-Суеви. Человек взмахнул руками, рукава хурьмы его раскинулись в стороны. Он тоже упал, ударившись головой о камни, и остался неподвижным. Натка же поднялась на ноги. Несколько мгновений стояла она на краю ямы, качаясь, как задетая птицей ветка. Потом начала падать на спину.
Ти-Суеви закричал.
А Сизов уже стоял над человеком, держа наготове ружье.
С другой стороны долины в широкое устье ее вбегали люди.
Человек лежал на боку. Глаза его были закрыты, голова рассечена камнем и синяя хурьма разорвана во многих местах. Он был без сознания.
— Не трогай его! — закричал Ти-Суеви, подбегая. Он узнал прокаженного мальчика. — Не трогай его! Он прокаженный.
— Прокаженный? — сказал Сизов, нахмурившись. Он не спускал глаз с человека, лежащего на земле. — Разве ты видел его?
— Я видел его. Это внук старухи Лихибон. Он болен проказой.
— Проказой? — снова повторил Сизов, хмурясь еще больше, и, быстро нагнувшись, поднял кверху голову прокаженного.
Он разжал ему зубы, засунул пальцы в рот и вынул куски еще не разжеванной прочной и тончайшей японской бумаги.
Подошли лейтенант и красноармеец. Рыбаки окружили их.
Присев на корточки, лейтенант ощупал прокаженного. Он потрогал его голову, плечи и бедра; когда же коснулся левой ноги, мальчик слегка застонал. Но глаз не открыл.
— Молодец снайпер! — сказал лейтенант Сизову. — Задание выполнил точно.
Он снял с мальчика рваную хурьму и обнажил его грудь. Это была грудь мужчины, широкая, мускулистая. Следов проказы не было видно на ней. И на лице не было больше пятна, похожего на облако. Но на шее, чуть повыше плеча, что-то белело.
Лейтенант, вглядевшись, сказал с удивлением:
— Бабочка!
И верно. Ночная бабочка-монашенка, еле волоча свое толстое тело, медленно ползла по шее, темной и шершавой, как ствол. Откуда взялась она тут? Должно быть сидела, забившись в темные складки хурьмы, брошенной возле.
Лейтенант отдал бабочку Паку. Тот посадил ее к себе на палец. И Ти-Суеви и все рыбаки узнали бабочку, которую показывал им вчера лесовод. На спинке ее вместо двух черных пятен они насчитали шесть, подкрылья ее были стянуты шелковинкой, и даже шелковинка была еще цела.
— Не он ли убил лесовода? — с отчаянием крикнул Ти-Суеви, и слезы потекли из-под его плоских век.
Рыбаки, огромные в своей одежде, всегда влажной от морского тумана, сдвинулись вдруг плотно, подошли.
Их тяжелая обувь, казалось, раздавит сейчас человека, растянувшегося на камнях, как змея. Они молчали, но гнев качал их, как родной океан.
Лейтенант остановил их взглядом. Он нагнулся и поднял с земли нож — короткий и широкий нож, каким маньчжурские гольды убивают оленей.
Человек открыл глаза и сел.
— Не троньте меня, — сказал он по-русски, — я прокаженный.
Но никто не подался назад.
Лейтенант сказал:
— Я давно ищу вас, господин майор Исикава Санджи Маленький. Вы так же безумны и больны проказой, как и я.
Майор огляделся.
Красноармейцы, рыбаки, часовые стояли вокруг молча. Взгляды их были суровы, зубы стиснуты крепко.
И лицо майора, крошечное, плоское, посерело вдруг, будто покрылось пеленой.