И Ли Ок Ен не закрыла глаза и не отвернулась в сторону. Ким Се Чен учил ее смотреть опасности прямо в лицо.
Но вдруг она увидела зеленую пушку, выкатившуюся из-за гряды камней прямо на дорогу, из длинного дула ее сверкнул еще более длинный огонь, и танк внезапно перестал греметь, будто кто-то на всем ходу остановил его рукой. Танк стоял и горел. И американцы, выскочившие из его люка, тоже горели.
А другие танки, что ползли еще по склону холма, вдруг развернулись и стали уходить прочь. Пушки стреляли им вслед.
Но Ли Ок Ен не видела уже этих пушек и не слушала их выстрелов. Она смотрела только на сына, с усилием протирая свои зоркие глаза, на которые наплывали то кровь, то пот, то смертная тьма.
Но все же она видела его, видела, что он все бежит и бежит среди белых метелок торади, живой, легкий, как ветер, и быстрый, как ласточка перед дождем.
Ли Ок Ен показалось, что в эту минуту наступила мертвая тишина, и она потеряла сознание. А когда очнулась через некоторое время, то увидела над собой склоненные лица солдат и Пен Гука, стоявшего рядом. Раны ее были уже перевязаны, и солдаты лили ей в рот теплую рисовую водку.
Они были несколько иного обличья, чем Ким Се Чен и его товарищи, но дружелюбные улыбки их говорили ей, что она будет жить и будет мир на земле, которого она так хочет, и не однажды еще встретит она утреннюю зарю.
— Это вы не дали им убить Пен Гука? — спросила она, плача от радости.
Они ответили ей на китайском языке, которого она не знала.
Тогда она спросила их о другом:
— Кто вы?
И старший из них, взяв за руку ее сына, громко ответил ей, вставляя корейские слова:
— Мы братья твои! Мы пришли вам помочь!
1951
ДВА СНАЙПЕРА
БЛЕСТЕЛА убитая щебнем дорога; голые саженцы, мелом беленные камни далеко провожали ее. Она шла в гору. За ней чудились море, горячий берег, серые оливы. Но пахло не морем, а хвоей. Через какие пространства уносишь в памяти этот горький запах!
Пахло кедрами. На дороге учился ездить на велосипеде красноармеец, над дорогой летал бомбовоз. Часовые ходили у складов. Возле каменных казарм желтел песок, и в осенней траве росли неожиданные цветы.
Это и был Дальний Восток.
Командир полка пригласил меня остаться у него.
— Чем вас угощать? — спросил он. — Вы, наверное, не будете есть фазанов. Они вам здесь изрядно надоели.
И в первый день он достал рябчиков; мясо их тоже пахло хвоей. Потом четыре дня подряд я ел фазанов: утром, днем и вечером.
Приветлив и прост был командир. С утра надевал тяжелые походные сапоги, форму и уходил бриться в гарнизонную парикмахерскую.
А вечером после полковых дел слушал мои рассказы о Москве. К столу подсаживалась его жена — маленькая женщина, которую звали Брониславой. Они расспрашивали о новых поэтах, о Большом театре. Запыленный крошечный китайский бильярд валялся в углу.
Иногда командир настраивал радио, стараясь поймать оперу из Большого театра, но ловил только японские марши, Филиппины, Гонолулу.
— Далеко Москва, — говорил тогда командир.
— И здесь у вас замечательная жизнь, — отвечал я. — Недавно я видел, как взорвали скалы, чтобы проложить сквозь тайгу широкую дорогу. Три дня потом над океаном носилась пыль.
— Это верно, — согласился командир. — Мы работаем здесь неплохо: строим, сторожим. У меня есть прекрасные стрелки. Кстати, хотите, я вас познакомлю с лучшими снайперами моего полка? Они должны сейчас прийти ко мне.
Вскоре в передней раздался звонок, и два голоса, слившись в один, сказали:
— Товарищ полковник, по вашему приказанию братья Фроловы явились.
Я спросил:
— Неужели это те самые братья, о которых командующий писал их отцу, поздравляя его с такими сыновьями?
Командир кивнул головой.
В комнату вошли два красноармейца — двое юношей, рослых, похожих друг на друга.
Спокойно, без робости они подошли к столу и взяли по яблоку, которые им предложил командир.
Старший, Евгений, был смуглее брата и молчалив. Разговаривал больше Владимир. Он крепко держал яблоко, слушал и отвечал, глядя прямо перед собой. Он считался лучшим снайпером, чем его брат. Когда старшего призвали в Красную Армию, младший пошел добровольцем. Они не хотели расставаться, и оба стремились на Дальний Восток.
И оба были так молоды, что детство помнили как ближайшее время своей жизни: железнодорожный техникум в Пензе, станцию Селикса, где отец был начальником, игру в бабки, ленивую речку, в которую ветер постоянно сбрасывал листья с осин.