Тут она, конечно, умолкла на солидное время. Я жду — мне ответ давай.
— Николай Фадеич, я вам не нравлюсь?
Сказанула мне она, сиганул я из окна… А и не
нравится. Нет у меня сочувствия к женам пьяниц. Вот она с Матвеичем лет тридцать с гаком прожила… Что ж он, Матвеич-то, пьяницей в одночасье стал? Лег спать трезвенником, а проснулся с сизым носом? Да он, поди, на ее глазах не одну рюмочку выпил с закусочкой да прибауточкой. Лучше за столом, чем за углом. Чего ж рюмку не била, караул не кричала и в милицию не бежала? Кошелек у нее в магазине вытяни, так небось заверещит на все бакалеи… А муж рюмки стал заглатывать — она молчит, на авось полагается. Ну, авось, само собой, берет вкось. Муженек уже не молотит, не кует, а косорыловку пьет. Жену гоняет, ребятишек уродует, а она за него держится…
— Послушай лучше байку, Антонина Ивановна, — мужик один из личного опыта рассказал.
…Поддавал он похлеще твоего Матвеича. Ночь дома спит, ночь в вытрезвителе отдыхает. Всполошились родственники. Надо его отвлечь от стеклянного горлышка-то. Ну и надумали — скинулись и купили ему «Запорожец». Он и рад — то под машиной лежит, то за рулем сидит, то в гараже спит. Не выпьешь. Правда, жена иногда ему шину прокалывает. Чтобы, значит, дома он маленько побывал. Ну?
— Матвеичу эти машины в гараже надоели…
— Чем другим надо отвлекать. Ну а мы вопрос поставим на бригаде.
Я бы еще с ней поговорил, да приметил Эдика — стоял он невдалеке, на меня нацеленный. Само собой, похож на дипломата. Только лицо у него суровое, будто он войну хочет объявить какой державе.
Я попрощался с Матвеичевой женкой и пошел себе мимо, поскольку Эдик вполне мог ждать не меня, а, скажем, Таську из диспетчерской. Да нет, пристроился рядом. Идем себе, шагаем. Поскольку ходить молчком некультурно, то я хотел было завести разговор о весне. Мол, снега на улицах все чернеют, сосульки на крышах все длиннеют. Да Эдик опередил:
— Фадеич, перевод денежный получил…
— Ну!
— На тысячу рублей.
— Сумма увесистая.
— Почему не спрашиваешь — за что?
— А за что?
— Ни за что.
— Бывает, — мудро не удивился я.
— Почему не спрашиваешь — от кого?
— От кого, Эдик?
— От тебя, Фадеич.
— Ты что — выхлопных газов надышался?
— А больше не от кого.
— Зачем-то я буду тебе денежки слать? Ты мой сын, что ли, незаконный? Да у меня такой суммы отродясь не водилось. Была десятка, а теперь дыра в подкладке.
Мы встали друг против друга, тюк в тюк, вроде козла с бараном. Голоса крепкие, лбы красные. Короче, уже работаем на средних оборотах.
— Деньги пришли от Кирдяпкина…
— А я что — Кирдяпкин?
— Фадеич, только ты мог придумать такую дурацкую фамилию!
— Я бы другую сочинил, позаковыристей!
— А какую бы? — Эдик распахнул свой дублон-шублон, будто намерен пойти на меня грудью.
— Да я бы подписался Миндяпкиным или каким Дурдяпкиным, — Я тоже встал руки в боки.
— Мне подаянье не нужно!
— Скажи это своему родственнику…
— Какому родственнику?
— Да Кирдяпкину-то.
— Нет у меня такого родственника!
Вокруг нас уже любопытный народец тасуется. Уже бабуси свои бидоны на асфальт установили. Уже, того гляди, блюститель подойдет.
— Забери эти деньги, — сказал Эдик и полез было в карман.
— Граждане! — взмолился я. — Оградите меня от нападения!
— От какого нападения? — прямо-таки осатанел Эдик.
— От твоего, вооруженного…
— Весельган чертов! — тихо выругался Эдик и пошел от греха подальше.
— От хулигана слышу! — не остался я в долгу.
Гордая душа у парня, мужская. На моего Генку похож. Дай-то бог им пройти с такими душами по жизни.
Я вот думаю… Ракеты, комфорты, элементарные частицы и научно-технические революции. И душа человеческая. Как они воссоединяются-то? Как первая сущность слагается со второй? Да и слагаются ли? Тыща рублей… Это лишь повод для прикосновения двух человеческих душ. А скажу вам доподлинно: все начинается с человеческой души и все ею кончается.
14
Уж коли заговорили о душе…
Скажем, соорудил завод черт-те какую нужную машину. Ну и пошло — планы, проценты, рапорты, сводки… Трубят об этой машине. Вроде бы она главная. Вот и ошибочка — не она тут персона. Человека-то забыли. Ведь когда машину варганили, то и думали, и говорили, и ругались, и молчали, и потели, и опять думали, и опять потели… Неописуемое переплетение людских отношений — вот что такое сделанная машина. Как говорится, сплошная психология. А это все души человеческие.
Уж коли заговорили о душе… Оно верно, что без материального производства ничего не будет — одна пустошь. И все ж таки думаю, суть жизни не в материальном производстве, а в человеческих отношениях. Во второй сущности суть нашей жизни — вот так и не иначе.
Посему стараюсь работать весело — я ж весельган. Вопросы задаю и сам отвечаю. Кого подначу, от кого получу сдачу. Предложеньице подкину и чужое узнать не премину.
Скажем, ребята, Валерка с Эдиком, вдруг забегали с мыслью оснаститься диагностическими комплексами. Хорошее, скажу, дело. В заявке на ремонт бывает болтовни полно да общих слов. Вот и копайся, ищи поломку. А этот комплекс вынюхивает дефекты лучше всякой ищейки.
Может, другой бригадир ребят бы и осадил: мол, у нас план; мол, в свободное время; мол, после работы… Так-растак в кочерыжку! Спрошу уже спрошенное у Кочемойкина: когда мы работаем, то живем или существуем? А коли живем, то живи.
За полчаса до конца смены весть прилетела — собрание бригады. Кто, где? Без меня порешили, без бригадира? Говорят, по указанию директора, в комнате отдыха с пучеглазыми рыбками.
Собрались не переодевшись. Сергей Сергеевич пришел, профком с белолицым кадровиком… И какая-то стянутость у всех, будто наблудил кто. Даже рыбки на дно полегли и пальма африканская скукожилась.
— Товарищи! — сказал директор голосом предвещающим, — Ваша бригада экспериментальная. От вас зависит, быть таким бригадам или нет. А в дирекцию поступило заявление от члена бригады Кочемойкина. Жалуется он на бригадира и нездоровую атмосферу. Думаю, заслушаем его.
Брюнет в кожаной тужурке поскользнулся на хреновенькой кожурке. А надо было соломки подстелить. Знал ведь. Думал, поговорили с ним — и ладно.
Кочемойкин встал солидно, как туз какой. Губами пожевывает обидчиво. Животик под комбинезоном дыбится.
— Все знают, какой я работник. Так вот, Николай Фадеич предложил мне бригаду покинуть. За что? Почему? А?
— Было? — спросил меня директор.
— Ага, — согласился я, поскольку было.
— Объясни — почему, — скомандовал Сергей Сергеевич.
— А он плохо работает, — сказал я не моргнув глазом.
Тут на меня вся бригада глянула с упором — тоже, между прочим, не моргнув глазом. А Кочемойкин усмехнулся, попросту говоря, осклабился, как кот мышонку перед жаркой встречей. И все ждут моих дальнейших слов, поскольку сказанные были уж шибко невероятны.
— В Сухумском питомнике мартышка живет под названием гамадрил. Стервец, два пятака меняет на один гривенник. А тот гривенник опускает в автомат, который ему фрукт выдает.
— Ты меня с мартышкой равняешь? — ощерился Кочемойкин.
— Николай Фадеич, — успокоил директор, — хочет сказать, что нельзя работать бездумно.
— А я бездумничаю? — продолжал ощериваться Кочемойкин.
— Зачем же говорить напраслину… Работаешь ты с головой.
— Тогда чего?
— Объяснял ведь тебе, Петр… Хочу я работу бригады связать со смыслом жизни.
— Во! — как бы обрадовался Кочемойкин и рукой в меня тычет. — И так всю дорогу! Всякая философия, болтология, шуточки, прибауточки… А нам нужен ритм работы — раз, план выдать — два, заработки — три.
— Сергей Сергеевич, разреши Кочемойкина допросить, — обратился я к директору и тут же приступил, не дождавшись: — Петр, сегодня мы обсуждали диагностический комплекс, а ты уклонился…