Оттого, что он речной,
ветер трепетный прохладен.
Никакого мира сзади —
все, что есть — передо мной.
[Весна 1970]
" Не ты ли, спятивший на нежном, "
Не ты ли, спятивший на нежном,
с неутомимостью верблюжьей
прошел все море побережьем,
ночными мыслями навьюжен,
и не к тебе ли без одежды
спускался ангел безоружный
и с утопической надеждой
на упоительную дружбу?
Так неужели моря ум
был только ветер, только шум?
Я видел: ангел твой не прячась
в раздумье медленном летел
в свою пустыню, в свой надел,
твоим отступничеством мрачный.
[Весна? 1970]
" Как хорошо в покинутых местах! "
[Сентябрь 1970]
Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
лесных деревьев, поднятых холмами.
И дождь идет, и мокнет красота
лесных деревьев, поднятых холмами, —
как хорошо в покинутых местах,
покинутых людьми, но не богами.
[Сентябрь 1970]
" Да, ночь пространна! "
Да, ночь пространна!
За изгибом веток
изгиб дорог,
изгиб моей судьбы,
о тишина путей,
ночей, ветвей,
мне ведом
тот путь путей,
коснувшийся стопы.
Ночь как туннель,
и в мире какофоний
ночных дорог,
где оживает страх,
стоят спокойно
царственные кони
в зеленом сгустке
сумеречных трав.
Ночь — воскресенье душ,
и четкость очертаний
я с каждым шагом вынужден терять,
и смутность мира
за чертою званья,
как дикое пространство бытия.
Там круговерть ветвей,
стопа, коснись дороги,
где круговерть судьбы
роняет след.
Не бойся звезд,
идущие как боги,
как в день творенья,
выйдем на рассвет.
1958 (1959)
" Еще, как Гулливер, пришит я "
"За жар души, растраченный в пустыне…"
Еще, как Гулливер, пришит я
к тебе двужилием любви,
и в этой стуже необжитой
прости мне горести мои!
Нет, не тебе случайный жребий
моей судьбы, твоих: прощай!
сырого неба одобренья
и ложной тяжести в плечах.
За тихий выкрик умиранья,
за весь разор — благодарю,
за холод набожных окраин,
за страх и горечь к январю.
Благодарю за то, что ведом
тебе уют февральских вьюг,
за все привязанности к бедам,
за тихий свет благодарю!
" Ты приняла свое распятие, "
Ты приняла свое распятие,
как грех стыда осатанелого,
не угрожая мне расплатами,
но восклицая: что я делаю?
Вот только комната — не озеро
(там лилия была, Офелия,
цветок корон), но не вопросами
измучила меня — несмелостью,
и только стыд, как след преследуя,
останется, чтоб память мучая,
водить любить, смущать пленерами
и обнаженных тел могуществом,
но жен мы не забыли, празднуя
измену, вечным ритуалом
мы проклинать себя опаздывали,
а впрочем, что нам оставалось?
Мы жен любили как любовники,
им изменяли как любовницам,
а ты была лишь слабой кровлею,
а если больше — это вспомнится,
так помни след стыда, не сетуя
на роль вторую, из статистов
мы начинали путь, поэтому
прости меня за то неистовство.
1959 (1961–1962)
" В пустых домах, в которых все тревожно, "
В пустых домах, в которых все тревожно,
в которых из-за страха невозможно, —
я именно в таких живу домах,
где что ни дверь, то новая фобия,
в них я любил, и в них меня любили,
и потерять любовь был тоже страх.