— Все наши четыре дочери умерли одинаковой смертью — поистине это неслыханно в нашем мире. Видно, злосчастные связи скрепили нас в прежней жизни, раз мы стали родителями, а они нашими детьми. Как тяжело! — горевали родители и все чаще задумывались о загробной жизни. Они постились, беспрерывно возносили молитвы Будде, жгли курительные палочки, служили панихиды за упокой дочерей. Затворившись в отдаленных покоях, они никуда не выходили. Жилище их обветшало до неузнаваемости и стало похоже на пристанище бездомного пса. Но хоть родители устремились всеми помыслами к Будде, их все же беспокоила судьба О-Томэ, единственной дочери, оставшейся в живых. В ту пору ей уже исполнилось пятнадцать, но родители, напротив, печалились при мысли, что приближается время, когда нужно будет и ее выдать замуж. Они даже предложили дочери принять постриг.
— В свое время мы заставили О-Фую отказаться от служения Будде и вступить в несчастный брак, теперь мы глубоко раскаиваемся в этом. Ведь наша жизнь — лишь миг меж бодрствованием и сном в бренном мире. Не лучше ли тебе постричься в монахини и молиться за упокой сестер? Тогда, верно, ничего дурного не случится.
Но у О-Томэ было совсем другое на уме. «Уж коли повезло родиться человеком, было бы глупо не обзавестись мужем. Но я избавлю родителей от хлопот о моем замужестве», — так решила она и однажды тайком сбежала из дому. И хоть была она непочтительной дочерью, но все же — родное дитя, потому родители горевали, что от нее не было ни слуху ни духу. О-Томэ сама нашла себе мужа — разбойника, промышлявшего на горных дорогах. Как-то вечером, когда бушевал ветер и лил дождь, они выбрали глухой час, чтобы не встретить прохожих, О-Томэ провела мужа к родительскому дому и помогла ему проникнуть внутрь. Они набросили на спавших стариков татами и, пока родители мучились от удушья, украли их жалкие сбережения и побежали прочь по крутому склону. Но далеко ли могут убежать такие злодеи? Скала у дороги, давно и хорошо им знакомая, на этот раз показалась им человеческой тенью; им стало страшно. Испугавшись, они сорвались в пропасть, хотя уж о ней-то они должны были прекрасно помнить. Их деяния были у всех на виду; так опозорили они известное в Ёсино имя Кудзуя.
Азартный игрок,
или Как погибла семья нежданно разбогатевшего торговца из Сакаи
Нет ничего изменчивее человеческого сердца. Немало на свете таких людей, что сперва во всем преуспеют, и дом их процветает, но вскоре все идет прахом, и они разоряются. «А все оттого, что не умеют владеть собой!» — твердит о них молва. Досадно и горько слышать эти слова!
В городе Сакаи во всем сохранились обычаи старины, люди прямодушны и честны, ведут себя благородно, знают, как нужно жить на свете, осмотрительны и расчетливы, ни одна мелочь не ускользнет от их взгляда.
Здесь, на южной стороне главной улицы, за длинной решеткой, украшенной двойным рядом гвоздей с блестящими шляпками, стоял ладный дом, одним своим видом вызывавший у людей зависть. Никто не знал, чем живет его хозяин. В прошлом эта семья вложила деньги в торговлю с Китаем, постепенно они разбогатели, и теперь хозяина дома все почтительно именовали господином Симотоя Хатигоро. Но молва твердила, что он не проявляет сыновней почтительности к отцу и матери. Во всех своих поступках показывает себя человеком весьма зловредным. А вел он себя так: прежде чем заплатить за соленую рыбу, он обычно взвешивал ее. Батат же, напротив, вместо того чтобы покупать по весу, пересчитывал по штучке, чтобы узнать, сколько пойдет за сто мон. Даже во сне он не расставался со счетами и думал только о том, как бы сберечь побольше денег. Не знался с красавицами из веселых кварталов Фукуромати и Тимори и ни разу не видел спектакля в театре Эбисудзима. Его вполне можно было счесть зерцалом рачительности.
Однажды в одном доме собрались люди и стали играть в поэтические карты. И тут является Хатигоро и ставит на карту двадцать рё.
— Уж не сошел ли ты с ума? Какой азартный игрок оказался! Кто б мог подумать? — засмеялись стоявшие рядом.
И тогда этот скупец ответил:
— Я понимаю ваше удивление. Однако же в наши времена, какой бы торговлей не заниматься, а сразу удвоить состояние можно только в игре. Чтобы вести торговлю с Нагасаки, нужно долгое время преодолевать одно препятствие за другим, а в игре — раз! — и тысяча рё в мгновение превратилась в две. Жаль, что я только в этом году узнал о таком прекрасном способе добывать богатство. Гораздо выгоднее поставить деньги на карту и молиться богу — покровителю игроков, чем снаряжать корабль и давать обет богу Сумиёси,[20] — ответил он, и видно было, что он действительно так и думает. Вот уж поистине никому неведома душа человеческая!
Все поняли, что Хатигоро ни за что не бросит игру, ведь начал он ее из алчности. Как люди и предполагали, он не слушал советов родителей, опускаясь все ниже и ниже. Хатигоро уж стал на человека непохож, растерял все знакомства, забросил жену и детей и думал только о том, как бы обобрать людей. Он свел дружбу с искусными картежниками и мало-помалу стал завзятым игроком. Его в шутку стали величать «Господин Пустой Амбар», и теперь никто из купцов не хотел вести с ним денежные дела. Он устроил торги, чтобы распродать домашнюю утварь, что от века принадлежала роду, хотя его увещевали: «Неужто не жаль спускать все с молотка?!» Помимо всего, уплыла ценная посуда, которую каждый год подавали во время чайной церемоний, люди хорошо знали эти вещицы, и тяжкий позор дома был у всех на виду. Со временем и семья отказалась от Хатигоро. Никто больше не помогал ему, родственники его возненавидели. Родители жены приказали ей вернуться в родной дом. Слуги взяли расчет и ушли, не дожидаясь замены, в опустевшем доме родители и сын зажигали единственный фитилек, и даже на Новый год не пекли лепешек моти, а в праздник Бон не ели макрель. Скоро жить стало совсем невмоготу, и они продали дом. Хатигоро тут же прибрал к рукам вырученные деньги и предался игре. Не прошло и десяти дней, как он проигрался начисто. Пришлось им снимать угол у чужих людей в центре квартала Анрю. Матери его, все еще одетой в дорогое шелковое кимоно, оставшееся от былых времен, непривычной к черной работе, теперь приходилось самой варить рис, а отец вынужден был разводить нарциссы и продавать горные бобы и семена огурцов. Сам Хатигоро выходил на улицу в районе Коцума и ставил на расстеленную промасленную бумагу круглую коробку, в которой лежали дощечки с цифрами от единицы до десяти.[21] В правой руке он держал шило и пытался одурачить прохожих, рассказывая им байки про Тэнгу-таномоси.[22] Он созывал возчиков, старьевщиков, торговцев мисо, рассаживал и выманивал у этих простаков деньги. Как только ему везло, он начинал заигрывать с женщинами из чайных домиков, пил сакэ и не показывался домой.
У стариков родителей в доме даже соли не было, хоть жили они вблизи моря. Однажды в холодное время, когда кончились последние дрова, они загоревали, что огонек в очаге погас, и от этого горя или нет, но только каждый пронзил себе грудь, и оба умерли на одном изголовье, жизни их истаяли, как утренний иней в местечке Тодзатооно. Когда сбежались люди из соседних лавок — игольщики, гребенщики, торговцы кистями, — все уже свершилось. Как ни жалей стариков, поделать ничего было нельзя. А тут как раз Хатигоро возвратился. Но он и не думал грустить. Все осудили его, и никто не стал помогать ему с похоронами, никто не проводил стариков в последний путь. Делать нечего, Хатигоро положил тела родителей в две корзины, взвалил на спину и поспешил па кладбище в Тобита. На рассвете, когда он дошел до Хиэмацу, налетела на него шайка бродяг. Они напали на Хатигоро сзади и зарезали его. Схватив корзины, разбойники скрылись в сторону Абэно.
Вот ведь, верно, досадовали воры, как заглянули в эти корзины!
Вечная сокровищница Японии
21