«Это, наверно, фамилия благородного кугэ, о котором мне слышать не доводилось». Вернувшись домой, спросил у людей, те прочли и говорят: «Это, верно, девке из тех, что занимают одну комнату в Симабаре». «Ну что же, листочек дорогой бумаги сугивара, хоть исписанный, а все же польза. Убытку не будет», — решил он, осторожно развернул, а оттуда вдруг выкатился золотой бу. «Что это?» — поразился он, бросил сперва на камень прилавка, чтоб проверить, как звенит, потом попробовал на весах и обрадовался, — выходило ровно один моммэ и два фун. С трудом он подавил волнение. Вот неожиданное счастье! «Смотрите, никому не болтать!» — наказал он домашним. Наконец прочел письмо. Оно было чуждо любовных излияний, с первой строки начиналось прямо так: «Хоть Ваша просьба очень не ко времени, но я так люблю Вас, что готов жизнь отдать, потому заложил свой весенний паек, полученный от моего господина. Из этих денег взял я два моммэ за мои долги за разное время, остальное посылаю Вам. Уплатите долги, накопившиеся за годы. Каждый заботится о даме по своему состоянию. Госпоже Нокадзэ из квартала Осакая богатый гость с запада послал таких бу триста штук на праздник хризантем. Я же — одну только штучку, да ведь чувство мое не слабее. Если бы было у меня много денег, разве я пожалел бы?»
Такое жалостное письмо! Чем дальше он читал, тем больше не по себе ему становилось. Как ни крути, не годится брать эти деньги. Одна мысль об этом страх наводит — вдруг узнает отправитель письма и отомстит, да и Небо может покарать. «Вернул бы ему, да не знаю, где живет. Пойду в Симабара, раз знаю место, найду Ханакава и передам», — решил он, пригладил волосы на висках и вышел из дому, но, как подумает — ведь даром отдавать целый бу! — сердце сжимается; пять, семь раз он передумывал, пока наконец добрался до ворот селения любви, но сразу не вошел. Постоял немного, потом приблизился к человеку, вышедшему из агэя[35] купить сакэ, и спросил: «Все ли без различия могут входить в сии почтенные ворота?» Тот даже не ответил, мотнул головой. «Ну, раз так…» Он снял плетеную шляпу, повесил на руку, согнулся в поясном поклоне,[36] прошел наконец мимо чайного домика у ворот и вошел в квартал.
Приблизившись к таю по имени Имаморокоси из дома Итимондзия, видимо, направлявшейся в агэя, он спросил: «Где госпожа по имени Ханакава?» Таю отвернула лицо в сторону провожатой и молвила только: «Я не знаю». Провожатая ткнула пальцем туда, где висела зеленая занавеска:[37] «Спроси там, где это», — а шедший сзади прислужник, несший сундук с нарядами, злобно скосился: «Попробуй увязаться за этой женщиной, я тебе покажу!» — «Если бы я хотел идти следом, я не задавал бы вам этих вопросов», — возразил тот, немного отстал и принялся расспрашивать тех, кто ему попадался на дороге. Оказалось, что Ханакава — гетера последнего разряда за два моммэ, но в последнее время плохо себя чувствует и никого не принимает. Так он и не доставил письма. На обратном пути вдруг взыграло в нем легкомыслие. «Ведь это не мои деньги! На эту монету погуляю сегодня разок, чтоб на всю жизнь запомнилось, чтоб было о чем рассказывать в старости», — решил он, но в агэя и не помыслил пойти, отправился в чайный домик Фудзия Хикогэ, поднялся на второй этаж и среди дня вызвал девицу за девять моммэ, развеселился от непривычного сакэ и скоро втянулся в такую жизнь. Обменивался с женщинами любовными письмами, все больше входил во вкус, всех таю перебрал, даже в моду вошел! Забавлялся остроумием четырех знаменитых в столице тайкомоти — Гансай, Кагура, Омии, Рансю.[38] В конце концов стал настоящей знаменитостью в деле разгула, и те мужчины, кто впервые вступал на путь любви, подражали ему. Получил прозвище Коикадзэ (Любовный Ветерок) из Огия, деньги по ветру пускал. Вот поди узнай человека! Через четыре-пять лет от двух тысяч кан ни пыли, ни пепла не осталось, все истлело. Только и было у него теперь, что старый веер — вывеска лавки. С тех пор жил, перебиваясь со дня на день, распевал сам о себе словами лирической драмы: «То расцветет, то упадет…»
«Вот что значит — дурно нажитые деньги», — говаривал своим детям некий Камадая, твердый духом.
Судно «Дзиндзумару», что не боится ни волн, ни ветра
Какое же это семя посеяли в своей предыдущей жизни даймё?[39] Как поглядишь на их привольную жизнь, — ну, не иначе как живой Будда перед глазами. Не зря говорится: если взять доход даймё в миллион двести тысяч коку и ежегодно вычитать по пятьсот коку с самого года блаженного упокоения Шакья Нёрай до нынешнего дня, и то все же лишку останется.[40] Да, до чего широк этот мир — уразумеешь со всей ясностью, когда узришь расстояние между великим человеком и малым. Недавно в Идзумо появился один богач, по имени Караканэя. Намереваясь накопить еще больше, он построил большой корабль и назвал его «Дзиндзумару» — «Волшебное судно»: нагрузи на него три тысячи семьсот коку, и то еще осадка не глубока будет. Ходил куда хотел по северному морю, наконец пришел в Нанива и начал торговать рисом. Со временем заведение его стало процветать, а все оттого, что дело велось с умом и рассчетом.
Рисовый город — Китахама[41] — первейший порт Японии, каждый час здесь заключаются заочные биржевые сделки на пятьдесят тысяч кан. Этот рис горами громоздится в складах. Купцы принимают во внимание и вчерашнюю бурю, и завтрашний дождь, размышляют, откуда облака подымаются, ночью делают все расчеты, и вот уже есть и продавцы и покупатели. Спорят за каждые несколько фун, собираются большой толпой, все уж знают друг друга в лицо, торгуют по тысяче, по десятку тысяч коку риса и, как ударят по рукам, нисколько от своего слова не отступают. Бывает ведь и так: берут деньги, на векселе гарантийную печать ставят, подтверждают, что вернут точно, в любой час, по первому требованию, но на деле все тянут и тянут, вот и начинаются раздоры. А тут не изменят и вскользь брошенному слову, пусть даже одни облака были ему свидетелями, точно в срок, невзирая, прибыль это принесет или убыток, продают и покупают, как было договорено. Широкая душа у того купца, что из первейших в Японии, такие и торгуют широко.
Как обведешь взглядом город от моста Нанива к западу — сто равных видов! Тысячи строений тянутся рядами черепичных крыш, белая глина стен так ярка, что отнимает блеск у снега на рассвете. Соломенные кули с рисом громоздятся пирамидами высотой с криптомерии, как погрузят их на лошадь — будто горы задвигались, на больших дорогах грохот такой, словно взрываются мины, мелкие суда и баржи без счета качаются на волнах реки, как ивовые листья осенью. Щупы так часто сталкиваются остриями, будто это бамбуковый лес, где залег молодой тигр.[42] Тучей разворачиваются большие счетные книги, счеты трещат градом, звон весов заглушает вечерний колокол, сквозняк раздувает занавеси контор. Купцов много, но самые давние и богатые дома держат Ока Хидзэнъя из Наханосима, Кия Фукэя, Хогоя, Сиоя, Оцукая, Куваная, Коноикэя, Камия, Бидзэнъя, Увасимая, Цукакутия, Ёдоя. Некоторые сейчас уже прекратили дело, а живут по-прежнему широко. Многие некогда занимались в этих местах торговлей вразнос, но вдруг привалила удача, и вот уже такого величают барином, на голове у него — круглая шапочка, как у дельцов, что отошли от дел, в руке посох с рукояткой в виде молотка, сзади идет слуга, неся сандалии на смену. А все они крестьянские сыновья из окрестных деревень провинций Ямато, Кавати, Сэтцу, Идзуми. Там ведь принято так: старшего сына дома оставляют, младших посылают в ученики; пока еще под носом не просохло да деревенская вонь не выветрилась, служи на посылках — бегай за соевым сыром, мандаринами, а как сносит ученик по нескольку смен платья да подрастет, уже сам себе герб по вкусу выбирает, старается причесываться по моде. Научается держать себя как люди, хозяева берут его с собой в театр Но,[43] на прогулки в лодке, учат писать цифры на песке — «как на бегущей воде…».[44] Ученик одной рукой ребенка качает, другой учится на счетах откладывать, скоро ему волосы на лбу у висков подбривают,[45] вручают мешок и посылают собирать деньги за проданное в рассрочку. Дальше — больше, он уж и в приказчики выходит, присматривается да у других перенимает, открывает собственную торговлишку — о прибыли умалчивает, убыток на родителей списывает, а как на ноги становиться надо, так подведет и родителей и поручителя. Потраченные деньги не вернешь, дело улаживают, чтоб не было шума, но этот приказчик уже никогда не подымется выше бродячего торговца. И сколько таких — не исчислить. Однако иные все же делаются богачами — были бы способности.
35
36
38
39
40
41
42
43
44
45