— Поди к товарищу учителю! Он тебя научит писать.
Антон Дюрр смотрит на свои просмоленные руки. Вечером прокрадывается к учителю. Учитель предлагает пройти с ним в класс. Там есть доска. Но в классе для Антона слишком светло.
Учитель пишет буквы на покрашенной масляной краской стене своей кухоньки. Списывать их Антону труднее, чем пилить по линиям, вкривь и вкось начертанным карандашом лесоруба.
Антон и дома упражняется — пишет буквы. Но сначала он напевает «танец лесорубов».
— Ты часом не рехнулся? — спрашивает его жена. — Дети спят! — Антону только этого и надо. Негоже, чтобы дети видели, как отец, вооруженный букварем, браконьерствует в лесах учености.
Антон садится за стол, пишет, кряхтит, обливается потом. Эмма смотрит через его плечо.
— Это что, «и» или «у»?
— Я думал — «у».
Эмма недовольна.
— Если это «у», тогда и бык — корова, только что без вымени.
Так бывает в хорошие вечера, когда Антон дома. Случается это редко. Заседания, совещания, к тому же приходится врачевать невидимые раны жителей деревни, делать операции и производить дезинфекцию.
Вот, например, лесопильщик Рамш ходит по деревне хмурый и коварный. Утверждает, что коммунистическое самоуправление только мешает развитию его предприятия. Нет сырья для штакетника, нет бревен. Что ж, сделайте одолжение, он уволит своих людей, пусть их сидят безработные под дверьми у Антона и ему подобных.
Антон идет на «политику сближения», затевает разговор с Рамшем. Правда ли, что владельца лесопильни заботит только судьба рабочих? Или у него на уме кое-что другое? Заборы — дело верное. Штакетные или решетчатые — для лесопильщика все равно деньги. Антон и Рамш говорят и спорят при всем честном народе. Деревня прислушивается. Ее жители извлекают для себя какой-то урок, но только не лесопильщик — на его стороне машины и сила.
Не успел Антон уладить дело с местной лесопильней, как поступила жалоба от заведующего народным лесопильным заводом из Майберга. Округ Блюменау отдает предпочтение лесопильщику Рамшу, снабжает его сырьем для штакета и круглым лесом. Куда подевались справедливость и профсоюзная бдительность?
Антон Дюрр не в силах снести несправедливость. Он выспрашивает лесничего Флункера:
— По какому принципу мы распределяем лес?
— По плану, — отвечает Флункер, но смотрит при этом на деревья, словно вороны, сидящие на них, невесть какие заморские птицы. В трактире районный лесничий вперяет взгляд в кружку с пивом, как будто на дне ее плавают трехиглые колюшки. Антон настораживается.
Лесничий нет-нет да и заглянет к лесопильщику Рамшу. Рамш наносит ответные визиты лесничему и лесничихе. Из дома в дом передаются теплые приветы… Рамш выпивает у Флункера стаканчик-другой медового самогона. И теперь, как прежде, они беседуют о лесном хозяйстве. Часок, не больше. Потом Рамш уходит. Гуд бай.
— Ни пуха ни пера!
Утром лесничиха, подметая комнату, находит стомарковую бумажку. Она ломает себе голову: кто бы мог ее обронить? Но ничего ей на ум не приходит.
— Уж не мои ли это сто марок? — говорит лесничий. — Так и есть, сунул их мимо кармана.
Лесничиха тоже не теряется.
— Теперь я вспомнила, они выпали из моей хозяйственной сумки.
После следующего визита Рамша опять находка. Все было бы хорошо, не потеряй Рамш аннулированной стомарковой бумажки. Это кредитный билет времен инфляции. Лесничихе некогда, она его не разглядывает, а цап — и в карман. В потребительском кооперативе она вынимает его из кошелька. Кооперативная барышня, товарищ Данке, наметанным глазом определяет изъян стомарковой бумажки.
— К сожалению, не годится.
Лесничиха багровеет до самого выреза блузки. Что ж это, ее обманщицей выставили?
— Подлец!
— Кто, простите?
— Лесопильщик Рамш!
В кооперативе полным-полно женщин, местных жительниц.
— Упаси господи!
Но господь не упас. Происшествие достигает ушей Антона Дюрра. Это что же, новый обычай — лесничему получать жалованье от хозяина лесопильни? Беспокойство во взгляде лесничего становится понятным.