Когда Оле приехал в отпуск, деревенский бургомистр в коричневых сапогах его приветствовал и благодарил. Оле не знал, за что его благодарят.
Аннгрет два дня была юной и была ему в новинку. Она висла у него на шее. Она целовала его.
— Мой солдатик приехал!
Он целовал ее. Полузабытое наслаждение!
— Ну, а сейчас ты, верно, распакуешь свой ранец? — Аннгрет в нетерпении теребила пряжки мехового ранца. Грязные рубахи, окровавленные подштанники, буханка черствого хлеба — вот и все, что там оказалось. — Ты, конечно, был дураком и торчал на передовой?
— Да.
— Тебе нигде не попадались дамские сапожки на меху?
Оле не знал, что отвечать. Его бил озноб. Радость Аннгрет от свидания со своим солдатиком улетучилась. Оле чувствовал себя виноватым. Не тем он был солдатом, который грезился Аннгрет.
Слава богу, если бог существует, что пчелы Оле размножались, несмотря на войну, что лен и липы цвели на родине! Не было человека в военные годы, у которого тоска не появлялась в глазах при виде меда, поблескивающего в стакане.
Оле должен поехать с Аннгрет в город. А зачем? Превращать мед в деньги и вещи первой необходимости? Нет! Не для того он приехал в отпуск, чтобы околачиваться на базаре.
Как прежде, Оле бродил по лесам, но ему казалось, что он тащит за собой войну. Что проку играть «в мирное время»? Что проку в этих солнечных днях, отвоеванных у бомб и пушек? Его одолевала тьма вопросов. Ну вот, например, слово «родина», которым ему прожужжали уши. Где его родина? Здесь, у разочарованной Аннгрет? В лачуге на опушке леса, где умерла его мать? Или его родина — баронские леса и поля?
Сосны шумели. Шелестели березы. Оле не находил ответа и, чтобы заставить свои мысли умолкнуть, готов был, как раненый носорог, расшибить голову о древесный ствол.
Но что это? Оле пошатнулся, колени у него задрожали, и было ему видение совсем как герою Ветхого завета: Антон Дюрр, прихрамывая, шел ему навстречу и таращил на него глаза.
— Ты хотел знать, где я? Вот я!
Это Оле и сам видит, но где Антон был раньше?
Антон, никем не узнанный, долгое время работал в других краях, торопил то большое время, что назревало для маленьких людей. Но однажды его узнали, схватили и увезли.
— На отдых, — подчеркнул Антон. — «Сила через радость»,[31] сказать что-нибудь другое мне не позволяет чувство справедливости.
Сейчас Антон «условно» отпущен на работу. Полевой жандарм, управляющий, фогт, бургомистр, районный лесничий — более двадцати глаз неусыпно наблюдают за ним. Антон огляделся кругом. Потом присел и спустил штаны.
— У тебя есть что мне сказать? Тогда говори скорее!
— Теперь я понял тебя, Антон.
— Докажи это! — И посыпались короткие фразы, обрывки слов, завуалированные поучения — целая лекция на эзоповом языке, длившаяся не более одной минуты.
В кустах что-то хрустнуло. Вскрикнула сойка, Антон повернулся голым задом в ту сторону, откуда послышался шум, Оле, растянувшийся в зарослях черники, был невидим.
Взвод Оле взял в плен партизанку: гордая девушка — в глазах отвага, на бледном грязном лице решимость. Девушку привели к командиру роты, юному лейтенанту. Лейтенант прищурил один глаз.
— Раздеть! — Партизанка не поняла, чего от нее хотят. Ефрейтор сорвал с нее одежду.
Девушка, нагая, изможденная, стояла перед солдатами. Они рылись в ее одежде. Зачем? Искали спрятанное оружие или стремились удовлетворить свое вожделение? Лейтенант смекнул, в чем дело. Он плюнул ей в лицо.
— Думайте об отечестве!
Взгляд девушки скользнул по Оле. Ему почудилось, что на него смотрит Антон Дюрр.
Лейтенант приказал отвести голую девушку на полковой командный пункт. Оле поднял ее одежонку с земляного пола. Когда они вышли из укрытия, он отдал ее девушке. Командир отделения сделал вид, что ничего не заметил. Быть может, он уже не был уверен в себе? Девушка благодарно взглянула на Оле. Но разве довольно того, что он сделал? Ее отвели на командный пункт, к полковому командиру. Больше никто ее не видел.
На следующую ночь Оле должен был нести службу у звукоуловителя на передовой. Отправляясь туда, он сунул под свой овчинный полушубок несколько пустых консервных банок. На месте выложил их в окоп. Это была сигнальная установка. Нельзя, чтобы молодой лейтенант, командир и враг Оле, застал его углубленным в размышления.
Ветер воет. Скрипит снег. Оле сидит на своем посту, он — настороженное ухо отечества, серое ослиное ухо. Ветер воет вкруг ослиного уха, и оно свертывается от мороза, закрывается, вместо того чтобы слушать.
31
Ироническое упоминание массовой пропагандистской организации фашистов (туризм, спорт, зрелища).