Выбрать главу

Ты слышал о крестьянах, чьи дома пожрала раскаленная лава огнедышащей горы, опалила даже рубахи, в которых они спасались бегством. А как только гора закрыла свою злобную пасть, они вновь угнездились в еще теплой лаве, выстроили новые хижины, стали сеять, трудиться в поте лица, пить, плясать, не зная удержу, и позабыли о неусмиренной горе.

Оле Бинкоп должен усмирить гору. Он обещал Антону. Завещание Антона снова завладело его помыслами. Будильник тикает быстро-быстро, так быстро говорил Антон. Оле смотрит на светящийся циферблат. Надо потолковать с Аннгрет. Когда-нибудь должен же состояться разговор!

В освещенной кухне на столе рядом с пустой тарелкой сидит и мурлычет раскормленная кошка.

Оле ковыляет через сени. Из-под двери тянет холодом. Он тяжело и жадно дышит. В гостиной темно.

— Аннгрет! — зовет он ласково, как только может. — Аннгрет, ты что, уснула здесь?

Никакого ответа, только шорох впотьмах. Оле зажигает свет.

Лесопильщик вскакивает. Тигр, которому помешали терзать добычу. Оле кричит, бросается в сени и спотыкается. Будь она проклята, эта гипсовая нога! Кровь грохочет в его больной голове. Ярость душит его. Под лестницей валяется палка. Он хватает ее и бежит обратно в комнату, он воет как цепной пес. Лесопильщика нет — выскочил в окно.

В палисаднике ни души. Только следы сапог — темные дыры в белой пелене снега. Оле, волоча гипсовую ногу, мчится по улице.

Ветер забирается ему под рубашку. Снег, падающий крупными хлопьями, окутывает его. Оле прорывается сквозь метель и то кричит, то всхлипывает, то смеется как безумный.

— Где этот негодяй? Ого-го-го!

Световые полосы на снегу. Обезумевший Оле останавливается: это же свет из окон трактира. Он поворачивает обратно.

Кое-как добирается он до лесной халупы Дюрра. Его крики: «Антон, ах, Антон!» — гулко разносятся по зимнему лесу. Где-то высоко в снежном вихре крякает дикая утка. Домой Оле ковыляет уже спокойнее, но там гнев снова охватывает его.

Он ищет Аннгрет. Она как сквозь землю провалилась.

— Поди сюда, шлюха проклятая, слышишь? — Страшные крики. Овчарка воет, лошади храпят, в хлеву фыркает бык. — Выходи, шлюха, выходи, говорят тебе! — Палкой Оле бьет по клавиатуре пианино. Гром нестройных звуков.

К любимому я мчусь…

С рубахи обманутого человека, как слезы, капает растаявший снег. Озноб сотрясает его: «Что мне сделать, чтобы ты пустила меня к себе в постель и убила?»

38

Что случилось, товарищи? Человек долгие недели был болен. Его жена позвала к себе другого. Он застал ее с другим. И пришел в неистовство.

Что дальше? Ничего. Супруги либо разойдутся, либо помирятся. Земля кружится в мировом пространстве.

Оле лежит в больнице. Нога его зажила. Гипс уже сняли, но теперь у него воспаление легких. Человек, объятый ревностью, в одной рубашке мчался сквозь метель и ледяной ветер. Его легкие не выдержали.

Крики Оле пугают больных в палате. Он видит, как убийца Антона убегает по снегу. У бегущего нет лица. Его нос, его рот — это числа. Топорная единица — нос, перевернутая тройка — рот.

— Держи его, держи!

Сосед пытается успокоить Оле. Смачивает водой его запекшиеся губы. Но Оле посещают уже другие нелепые видения: Аннгрет со своим быком лежит на желтом диване.

— Вот она, вавилонская блудница!

Он поет:

Я мчусь к своей любимой…

На девятый день болезни Оле, как смертника, помещают в изолятор. Врач в отчаянии. Видит бог, его вины тут нет. Молоденькая сестра ходит за умирающим.

— Скажи, ты Аннгрет?

Сестра молчит.

— Твоим пианино мы осчастливим других.

Сестра молчит.

— Ты слышишь, Антон зовет меня?

Сестра плачет.

Оле приподымается, соскакивает с кровати, шатается и падает. Его криками полнится все здание.

— Я сдержу слово, Антон!

Ночью в изоляторе становится тише. Смерть уже схватила Оле за горло? Нет. Для Оле критический час остался позади. Врач потрясен: законы болезни, видимо, ничего не значат для этого толстокожего крестьянина.

39

В свое время Юлиан Рамш был просто-напросто крестьянским мальчишкой из Блюменау и ходил в деревенскую школу. Но в десять лет его отправили в город, в гимназию, и он начал преображаться: он учился французскому, английскому, носил яркую фуражку, занимался еще и с репетитором, с мучениями переходил из класса в класс, слыл завзятым кутилой и в тринадцать лет уже составил себе представление о цвете белья гимназисток.