Аннгрет не может досыта насмотреться на себя. Нет, она еще не стара. Хо-хо, взгляд ее мечет молнии! С веселым грохотаньем, как гроза, надвигается вторая молодость.
А Юлиан? Да разве он состоит из одних недостатков? Ни в коем случае. Иначе не могла бы она любить его в те годы. Он был настоящей ее любовью, даже в тяжелую пору жизни с Оле, теперь-то она это знает. Да, но Юлиан… Просто он был хорошим сыном, уважал желание старика отца, а тот был дурным человеком.
Как много лет назад, Аннгрет пишет письмо Юлиану Рамшу. «…но теперь ты не в Америке. Нас разделяют только тропинки, протоптанные от дома к дому, — не океан. Я жду, жду! Ты не приходишь…» Затем следует целый табун бессмысленных слов и любовных признаний. «Ты жесток и неумолим, как тигр! О любовь, бездонная любовь!»
Не сходит ли Аннгрет с ума?
В почтовом отделении Блюменау смеются над деликатными манерами некоторых прелюбодеев. Теперь, значит, надумали писать письма, а расстояние-то между ними всего три дома. Почему бы им еще не поприветствовать друг друга через радиоконцерт по заявкам?
Проходят дни, а с лесопильни даже вести не подают. Зато из деревни выползает слушок, семиголовая гидра: Юлиана Рамша видели в саду у новой лесничихи. Исполненные чувства взоры. Приятная беседа, светское обхождение.
Аннгрет целый день борется с этим слухом. Отыди от меня, грешный змий! Она молится, как молилась в детстве, чтобы сбылись рождественские желания. Она надевает рабочее платье, хлопочет во дворе, задает корм скотине, и работа спорится у нее в руках. С удивленным Вильмом Хольтеном она сегодня говорит обходительно, почти ласково; душа у голубей на крыше не чище души Аннгрет.
Но на следующее утро она надевает свой изящный черный костюм, в котором обычно ходит в церковь, и уезжает в город.
Здоровье Оле день ото дня поправляется. И опять, как в году под цифрой ноль: он возьмет жизнь в свои еще слабые руки и все начнет сначала. В солнечные дни ему кажется, что больница, все это нагромождение кроватей, стонов и разговоров о болезнях, шприцев и таблеток, уже осталась позади.
Юные тельмановцы снова приходят к нему. Эмма Вторая вытаскивает из своего рюкзачка рубашку ангорской шерсти.
— Мы слышали, что ты страдаешь от приступов озноба, дядя Оле.
— Кто вам сказал?
— Мать. Наш отряд желает тебе тепла и здоровья. Будь готов!
Ян Буллерт тоже навещает бывшего своего коллегу-подпаска и выкладывает добрую половину окорока на его одеяло!
— Семейство Буллертов желает тебе бодрости и сил!
В разговоре Ян старается вовсе не упоминать деревни Блюменау, словно районный Совет успел за это время продать ее Саксонии.
Но Оле и не думает обходить стороной свою родную деревню. Там, и только там, все его мысли.
— Еще парочку деньков — и я буду здоров как бык, вот увидишь!
— Нет, нет, сначала хорошенько подлечись и не волнуйся.
— Со старым покончено! Все начинается заново!
— Будь спокоен! Мы время даром не теряем. Обстоятельства смерти Антона будут выяснены.
Так они говорят, перебивая друг друга.
— Вас спрашивала какая-то женщина, — однажды в солнечный полдень говорит молодая сестра.
Оле читает книгу «Компост, или Сберегательная касса крестьянина».
Он поднимает глаза от страницы.
— Женщина? Маленькая такая, на курочку похожа?
— Нет, высокая, светловолосая и с темными глазами. В черном костюме.
— Ах, вот как.
— Ее не пропустили в палату.
Оле нервно перелистывает книгу.
— И что же, она ушла с опущенной головой, когда ее не пропустили?
— Нет. Я свела ее к врачу, но он все равно не дал разрешения навестить вас. Тогда она ушла. Мне показалось, что у нее немного увлажнились глаза.
— Может быть, и хорошо, что ее не пропустили.
— О ком вы говорите? — переспрашивает захлопотавшаяся сестра.
— Об этой даме.
И вот Оле опять вступает в жизнь. С узелком под мышкой он входит в ворота. Хорошо, хоть кобыла приветствует его радостным ржанием. Много есть на свете народных и уличных песенок о странниках, что вернулись домой из дальних краев и узнали — любимая ушла к другому.
По счастью, Оле никогда эти песенки не занимали. Не было в его сердце отдела «малодушие», как не было и подотдела «усталость от жизни». Он чувствует теплый язык овчарки на тыльной стороне ладони, чувствует, как пятнистая кошка трется об его брюки, болтающиеся на исхудалых ногах.
Парная упряжка супружеского ложа разъята. Свою кровать Аннгрет вдвинула в комнату с голубыми розами. Кровать Оле одиноко стоит посредине, и кажется, что сбоку у нее зияет рана.