— Слушай, ты, раб божий и человеческий!
Герман чувствует: звучные посулы и иноземные слова силком лезут ему в уши — крестьянское содружество нового типа, все — братья и сестры, один стоит за другого. Нет ни господ, ни слуг. У всех на обед жаркое или ни у кого жаркого на обед…
Герман глотает слюну. В стране, нарисованной Оле, молочные реки текут меж кисельных берегов, даже рай господень в представлении благочестивого Германа не так хорош. Он опять преисполняется почтения к Оле и снимает очки.
— А как насчет хождения в церковь?
— Сделай одолжение, ходи хоть три раза в день. — Оле человек не мелочный. Но Герман уже опять слушает его недоверчиво: пастор-то читает проповедь всего раз в неделю.
Оле пускается на агитационный трюк. Как белый голубь, слетает он на благочестивую душу Германа.
— Мы будем вместе сидеть у молочного ручья или у медвяного ручья и питаться станем жареными курами да свиной головой…
Но Герман упрямится. Сначала он должен переговорить с пастором. Случалось, что черт, прикинувшись простым крестьянином, искушал добрых людей.
Оле осточертела эта благочестивая болтовня. Он предпочитает отругиваться, изрыгая проклятия не хуже самого сатаны, и в сердцах выбегает из каморки Германа.
Герман улыбается не без лукавства, как библейский победитель, надевает свои очки и поет псалом дальше:
На дворе собака лает вслед уходящему Оле. Затем, заслышав пение Германа, снова начинает выть.
Голубая машина лесопильщика стоит перед «Коммерческой гостиницей» в Майберге. А почему бы ей и не стоять там? Разве Рамш не имеет права пригласить жену будущего друга на чашечку кофе с советским коньяком? И кто может ему запретить в углу за вешалкой немного побеседовать с этой дамой, слегка пошутить и отпустить парочку невинных комплиментов?
— Представьте себе, сударыня, что какая-нибудь коза рогами вышибет вам один из ваших прелестных глаз. What a danger![52]
Вздрогнув, лесничиха быстро выпивает третью рюмку коньяку. Она умеет так очаровательно смущаться.
В это мгновение Рамш чувствует на себе чей-то злобный взгляд; он доходит до него окольным путем, из зеркала. Фрау Аннгрет сидит в другом углу кафе и в свою очередь пьет коньяк. Двойной коньяк.
Забыты правила хорошего тона! Рамш смущен, в присутствии дамы насвистывает песенку:
Фрау Штамм трет себе глаза: кто это там? Женщина, которую она видела в то воскресенье, санная королева, или просто она слишком много вылила и у нее галлюцинация? Лучше, пожалуй, уйти. Да и коз уже пора доить.
Она откидывается на спинку стула, вздыхает, словно девочка в приступе морской болезни, затем наклоняется к Рамшу, тянет его за рукав.
— Мне уже надо… разрешите… разрешите… я уйду!
— Never! Beg your pardon![53] — Рамш хватает с пианолы иллюстрированный журнал и подает его лесничихе. — Moment, please.[54]
Он сейчас, сию минуту, и так далее, закажет еще два мокко, два двойных мокко.
Фрау Штамм углубляется в журнал, не замечая, что держит его вверх ногами. До чего же шикарные туалеты у кинозвезд!
По пути к буфетной стойке Рамш отвешивает поклон Аннгрет. Аннгрет в черном костюме и белой блузке. Настоящая дама!
— So sorry in the spring-time?[55]
— Говори по-нашему. Сейчас не время ломаться.
Лесопильщик открывает шлюзы своего красноречия.
— A bad error![56] Если бы ты могла смягчиться, понять, и так далее, Аннгрет! — Молодая дама с ним за столиком? Конечно, вызывает подозрения, однако это чисто деловое свидание, и разговор между ними тоже был чисто деловой.
Аннгрет пьяна не хуже лесничихи, но она сидит неподвижно и прямо, как женщина на картине «Дама в черном». Каждый сантиметр в ней — это Аннгрет Анкен молодых лет, Аннгрет Анкен с бичующим взором.
Пианола начинает издавать жестяно-сахаринные звуки.
Лесничиха скучающе подпевает:
Пробегающего мимо кельнера она хватает за полу пиджака, как своего одноклассника. Она ищет деньги, роется в сумочке и выкладывает на стол носовой платок, пудреницу, губную помаду и еще разные интимные мелочи.
— Хо-хо! Ха-ха! — хохочет гордая рыбацкая дочь Аннгрет.
Рамш вскакивает и торопливо целует ей руку.