Ян, краснощекий папаша, играет первую скрипку; Клаус, сын, ведет аккомпанемент на второй; одна из дочек наяривает на гармони, другая тремолирует на мандолине. Мать на рождество получила в подарок маленький барабан. «Чертова скрипка» со струнами из конского волоса давно ей осточертела.
Домашний оркестр Буллертов играет народные песни, танцы, разные пьески, но также и модные песенки:
Те, что слышат буллертовский оркестр, даже и не подозревают о вкравшихся в него диссонансах. Семнадцатилетний Клаус, например, рвется в город, чтобы по-настоящему изучать музыку. Но Ян Буллерт не желает лишаться надежнейшей опоры своего образцового хозяйства.
— Ты и здесь можешь играть первую скрипку, я уж, так и быть, отступлюсь, — говорит папаша Ян.
Некоторое время Клаус и вправду играет первую скрипку в семейном оркестре, но потом его тянет к саксофону: он хочет воспроизводить веселые звуки смеха.
— Саксофон — это же негритянский инструмент, — брюзжит папаша Ян, боящийся лишних расходов. — У негров ничего лучшего и нету.
Клаус дуется и работает спустя рукава, покуда папаша Ян ему не уступает.
Ни готовности услужить, ни особой благодарности. Разве он, Клаус, не вправе претендовать на оплату своего труда? Будущий саксофонист ночи напролет скрипит на своей жестяной табачной трубке.
— Хуже, чем выводок голодных поросят, — сокрушается папаша Ян.
Утром Клаус подымается, не выспавшись, и нехотя доит коров. Папаша Ян строго заявляет:
— Сначала коровы, потом поросячья дудка! Где нет молока, нет и музыки!
Клаус дожидается дня своего рождения. Ему стукнет восемнадцать, не надо будет и спрашивать у отца позволения заниматься музыкой.
Папаша Ян негодует на неразумие нового времени. Разве восемнадцатилетний малец знает, чего он хочет? «Временами партия собственноручно роет себе яму».
На дворе март, и оркестр Буллертов исполнением «Петербургского катанья на санях» прощается с зимой. Вот-вот начнутся полевые работы. Как годовалый птенец в весеннем птичьем концерте, подсвистывает Клаус на своем саксофоне. Мать изо всей силы гремит колокольчиками, стараясь, чтобы папаша Ян не разобрал, как фальшивит сын.
В этой музыкальной сутолоке они не слышат, что кто-то стучит в дверь. Оле в неуклюжих фетровых сапогах появляется среди бешено мчащихся на санях Буллертов.
Папаша Ян выжимает из своей скрипки туш, Грета — громкий аккорд из своей гармошки. В это же мгновение из поросячьей дудки Клауса вырывается лошадиное ржание. Все переглядываются с таким видом, словно произошло что-то неприличное. Первым приходит в себя папаша Ян.
— Приветствуем тебя, Оле, среди живых! — Он играет песенку о бузине и в то же самое время смычком показывает на стул. Девочки поют:
Мать стучит барабанными палочками. Ей кажется, что петь эту песенку при Оле в высшей степени неуместно. Остальные не замечают ее сигналов. Они с головой ушли в работу.
С досады мать как хватит по большому барабану! Все разом к ней оборачиваются. Это же песня, а не марш!
Оле раскуривает трубку, кашляет, пытается слушать. Особенно печалиться нечего, но у матушки Буллерт слезы капают на барабан.
Потом друзья сидят у печки, пьют земляничное вино, рассказывают друг другу всякую всячину, избегая произносить даже имя Аннгрет. Перебродивший земляничный сок ударяет в голову Яну, он хвастается без удержу:
— Еще двух телок вырастили! В хлеву теперь не протолкаться! Ей-богу, кажется, стены лопнут. Без пристройки нам нынче не обойтись.
Оле внимательно его слушает, принуждая себя к сдержанности.
— Двадцать моргенов так двадцатью моргенами и останутся. — Откуда Ян возьмет столько корму для крупного скота?
Ян под хмельком и не помнит об осторожности.
— Разве мало у нас ничейной земли? Бургомистр Нитнагель только рад будет списать пустырь за деревней.