Эрвин Штритматтер говорит: «Мне чуждо стремление писать о природе как таковой. Обожатели природы мне так же неприятны, как и любые сектанты. Но я пришел к выводу, что за нашими экономическими и социологическими битвами мы упускаем из виду, что человек и сам есть продукт природы и что он сам себя уничтожает, когда в своем городском и псевдопрогрессивном высокомерии разрушает ее и насилует».[18]
Книга Эрвина Штритматтера вызвала немало упреков в узости, отходе от больших тем современности, искусственной камерности и т. д. Говорилось, что эти маленькие рассказы — не больше чем упражнения перед новой большой работой. Конечно, охват материала в этой книге у́же, чем в «Оле Бинкопе», но и задача была другая; это не сразу было понято критикой.
«Малая проза» Эрвина Штритматтера поражает разнообразием форм. Трудно представить себе, что все эти книги написаны одним писателем. Вслед за названным выше собранием миниатюр «Шульценгофский календарь всякой всячины» последовал сборник «Вторник в сентябре. Шестнадцать рассказов в стенограмме» (1969) — галерея жизненных судеб, изложенных в сжатой, внешне скупой манере; затем «Голубой соловей, или Начало чего-то» (1972) — сборник повестей-воспоминаний о детстве и молодых годах; затем «Суламифь Мингедо, доктор и вошь» (1977, с подзаголовком «Рассказы о том, как пишут») — тоже воспоминания, но уже построенные как бы в виде ответов на вопрос о том, как он пришел в литературу; затем «Мой друг Тина Бабе» (1977, с подзаголовком «Три соловьиные истории») — продолжение рассказов о молодых годах; затем «Себе на утеху» (1981), собрание афоризмов, размышлений и заметок, жизненной мудрости; затем «Правдивые истории разного рот(д)а»[19] (1982), точно датированные дневниковые записи, имеющие, впрочем, вполне законченный «новеллистический» характер. Конечно, было бы ошибочно видеть в разнообразии новых книг Эрвина Штритматтера свидетельство неустоявшейся манеры писателя, всего лишь поиски им нового синтеза. Перед нами не астероиды, остатки распавшейся планеты, и не космическая пыль, еще не сгустившаяся до плотности романного вещества. Прийти к такому выводу было бы в корне неверно, хотя мысль эта и напрашивается при первом взгляде. Скорее, надо видеть в этом творческую свободу большого мастера, избирающего форму, которая нужна ему в каждом конкретном случае. Сам Эрвин Штритматтер подчеркивает, что многообразие его манер кроется в многообразии сегодняшней жизни, которая его окружает. Он пишет: «Когда внешние потребности удовлетворены, люди начинают задаваться вопросом: откуда я пришел? Почему я здесь? В чем мои истинные обязанности по отношению к обществу? Это лежит в природе человека, это отличает его. Кто же отвечает на подобные вопросы? Церковь пытается, хотя и безуспешно, на мой взгляд. Экономисты и политики отвечают слишком односторонне. Значит, ответ должны попытаться дать писатели, в чем, собственно, всегда и заключалась их обязанность. В своей так называемой „малой форме“ я шел не от жанра, а от общественной необходимости, которую я сознаю».[20]
Внешний «закон сцепления» внутри каждой из этих книг обнаружить порой бывает трудно или даже невозможно. Но он всегда существует, если не логически выверенный, то интуитивно найденный, ибо эти книги читаются как цельные произведения. Можно было бы привести в этой связи запись, сделанную Эрвином Штритматтером в «Правдивых историях разного рот(д)а» по поводу Теодора Фонтане, которого надо причислить к кругу наиболее любимых им писателей: «Если кого-то всегда ждет удача, тогда нет нужды сомневаться в его призвании к писательскому ремеслу». Конечно, нельзя не вспомнить в этой связи и толстовские слова (Льва Толстого Эрвин Штритматтер относит к числу самых великих имен в мировом искусстве) о том, что единство художественного произведения создается не тем, как оно сделано, а единством нравственного чувства художника, лежащего в его основе.
Можно было бы постараться (очень условно, конечно) сгруппировать «малую прозу» Эрвина Штритматтера последнего времени в зависимости от ее характера. Тогда надо будет, во-первых, выделить линию, продолжающую «Шульценгофский календарь всякой всячины», — небольшие зарисовки, миниатюры или даже просто мысли и размышления, написанные от первого лица и идущие от самого Эрвина Штритматтера. Афористически отточенные, отличающиеся мудрой простотой, но часто резко критические, они широко объемлют проблемы современной жизни и человека в ней. Многое из этих книг войдет в немецкий язык как пословицы и поговорки, сольется с народной мудростью. Во-вторых, рассказы о людях наших дней (наиболее характерны те, которые собраны в книге «Вторник в сентябре»), продолжающие в известном смысле слова линию раннего творчества Эрвина Штритматтера, его рассказов первых послевоенных лет, «Тинко» и «Оле Бинкопа». Воинствующий демократизм, понимание человека и сочувствие ему, стремление показать новое в жизни определяют главное в созданных им характерах. Наконец, в-третьих, автобиографические рассказы о годах детства и молодости, собранные в таких книгах, как «Голубой соловей, или Начало чего-то», «Мой друг Тина Бабе». В этих рассказах — как, впрочем, и во всем «позднем» творчестве Эрвина Штритматтера — на первый план все больше выходят проблемы искусства. В известном смысле слова рассказы этого рода составляют параллель к романному циклу «Чудодей», где речь также идет о становлении художника. В «Чудодее» автобиографичность, формально говоря, скрыта, в рассказах предельно обнажена. В «Чудодее» один из главных мотивов, по словам самого Эрвина Штритматтера, заключается в преодолении героем, будущим писателем, того традиционного для немецкой жизни «ухода в себя» от сложной и противоречивой действительности, от зла реальной жизни, который не давал ему возможности стать истинным художником. В автобиографических рассказах этот мотив играет незначительную роль; здесь для Эрвина Штритматтера важнее увидеть искусство как силу, высвобождающую личность от оков обыденщины, мещанства, бескрылого быта. Фигура художника возникает в них чаще всего в облике балаганного артиста, циркача, противопоставленного всегда ненавистной Эрвину Штритматтеру мелкобуржуазной жизни, той стихии, которая была в Германии питательной средой фашизма. Объясняя замысел рассказов, собранных в книге «Голубой соловей, или Начало чего-то», он писал в послесловии, что ищет истоки того состояния «поэзии и невесомости», которое присуще человеку в детстве. «Голубой соловей», немыслимый в обычной жизни, прилетает из тех изначальных сфер бытия, которые еще не разгаданы человеком, «ибо мы ищем объяснение только тому, что нам кажется полезным».
19
По-немецки книга называется «Wahre Geschichten aller Ard(t)» — так, с ошибкой («d» вместо «t») написал однажды эту фразу маленький сын Евы и Эрвина Штритматтеров