— Я смотрел, все в порядке, — ответил Гаго и побежал.
— Нет, иди-ка сюда, — рявкнул Луци. — Я посмотреть!
У Гаго подкосились ноги. Будь открыта хоть одна камера, он не расслышал бы. Теперь же пришлось оглянуться и повернуть назад. Медленно идет, надеется на чудо, которое могло бы его спасти, вот и хочется дать этому чуду время для спасения. Решил поторопить его, но споткнулся, кастрюля выскользнула, он приземлился на ладони и увидел, как молоко вылилось и показалось что-то маленькое, вроде коробочки из-под аспирина, сразу же обратив на себя внимание. Луци схватил коробочку, оглядел, потом взглянул на Гаго, поднимавшегося с земли. Впился в него скорей зубами, чем глазами, схватил увесистую березовую метлу, которой подметали двор, и замахнулся, того гляди переломает ноги.
— Бандидо! — закричал Луци, давая знак остальным.
От метлы Гаго увернулся, но не более того. Сбежались охранники, даже не зная, что произошло; оставили свои посты принимавшие передачи, все кинулись на него. Замахиваются, бьют и при этом еще спрашивают:
— Ворует?
— Украл?
— Наверняка что-нибудь слопал!
В окне женского отделения взвизгнула мать, будто ее на жаровню поставили. Ее стенания подхватила придурковатая Зора, вообще слывшая любительницей поголосить. Раскатились многократно усилившиеся вопли, визг, стук в дверь, требования принести воды, вызвать врача, точно кто-то умирает. Раздался свисток, звякнул запор — это Луци прислал карабинеров с винтовками навести порядок. Ругань, крики слились с плеском воды и грохотом дверей, послышался вой с мужской половины тюрьмы. Гаго, всего в синяках, втолкнули в ближайшую камеру, и шум быстро пошел на убыль.
Лишь тогда Луци рассмотрел, что было в той злосчастной коробочке. Оказалось — письмо, когда прочли, выяснилось: кто-то сообщал раненому, что постараются его спасти, а сигнал к началу операции он увидит на башне с часами. Луци приказал охране сделать вид, будто ничего не произошло. Продолжали принимать передачи. Сами разносили их, даже услужливее, чем раньше. Потом собрали пустую посуду и вынесли за ворота. Стояли и наблюдали, кто возьмет синюю кастрюлю, но человек как в воду канул, оставив кастрюлю им на память.
Через два дня раненого увели, якобы намереваясь перевести в госпиталь. У Циевны его расстреляли, и это стало первым исключением из их практики — сначала раненого вылечить, судить и лишь потом ликвидировать. Луци еще раз избил Гаго, вызвав этим новый взрыв возмущения, затем его вместе с матерью посадили в первый же грузовик, который отправлялся в лагерь, находившийся в Баре.
У моря
Оказалось, что Бар даже не напоминает город, каким был, к примеру, Никшич, — всего-то два ряда бараков, окруженных проволочными заграждениями и маячившими на постах часовыми. Никого не видно и не слышно. Даже собачонка не залает, кошка не пробежит, только кружит воронье да перед ненастьем пронзительно кричат чайки. Ночью невозможно уснуть из-за часовых, которые непрестанно перекликаются: «Сентинелла нумеро уно, Сентинелла нумеро дуо», и так по цепочке до самой горы. Иногда эта разноголосица перемежается ударом далекой волны о скалу. Говорят: «море», и всем кажется значительным то, что прибыли к морю, хотя даже не видели его, поскольку днем оно заслонено бараками, а привезли их ночью. В бараках — соломенная труха, полуистлевшие одеяла, темные доски нар и красноватые насекомые, которых деревенские называют «рыжими», а горожане — клопами.
Согласия в бараках нет и в остальном, целыми днями тем только и заняты, что стараются переговорить одни других, относятся к противной стороне с пренебрежением — видно, теперь взрослые не так умны и уверены в себе, как раньше. Все оспаривают, сторонятся соперников наподобие деревьев, что клонятся одно от другого. Сходятся вместе, лишь когда садятся за карты, но и здесь то и дело скандалят. Разговоры ведут о каком-то «резоне», петушатся, ссорятся, и нет для них большей радости, чем обвинить кого-нибудь в обмане или краже. Есть и такие, что не прочь подраться, да от голода сил нет, поэтому призывают других вступиться или помирить их. Бывает, отшвырнут карты и клянутся честью и святыми больше к ним не притрагиваться; ночью о клятве забывают и поутру опять рассаживаются по четверо. Если им кто-нибудь напоминает, что нарушают слово, оправдываются — карантин, скука, время за игрой быстрей проходит, меньше донимает голод…