— Ну конечно же, можно, — вмешался д-р Бернер, по глазам девушки видя, как это было бы ей тяжело. — Пусть Андреас продолжает.
Улыбнувшись, Андреас сказал, что ему часто приходилось об этом рассказывать и он уже немного привык.
— Ну что ж, пошли дальше. На другое утро, около восьми часов, бургомистр Ридель примчался в гостиницу, чтобы первым говорить с уполномоченным. К его величайшей досаде, там было уже полно женщин, и едва только он переступил порог, они сгрудились и начали трещать. Жён Мартенса, Хиннерка и Дирксена он узнал сразу же, потом разглядел и толстую Брунсиху. Только их тут и не хватало, мелькнуло в голове у Риделя, в том, что они наплетут, сам черт ногу сломит. Видимо, именно так он подумал и вновь решил, что лучше всего дать правдивые и подробные показания и попытаться спасти для себя хотя бы то, что можно спасти.
«Но что случилось с Купфалем?» — удивился Ридель, Он держит себя спокойно, невозмутимо, даже весело и разговаривает с ним, с бургомистром, чуть ли не свысока, словно он, Ридель, уже ничего не значит.
— Господин уполномоченный просил раньше девяти его не беспокоить, сами понимаете…
— Он что, еще спит?
— Господин уполномоченный просил раньше девяти… он работает, само собой разумеется.
— Доложи обо мне, у меня к нему разговор.
— В девять — само собой разумеется!
— Нет, сию минуту!
— Невозможно, сами понимаете!!
Испепелив хозяина яростным взглядом, Ридель крикнул:
— Ладно же! Ровно в девять я вернусь!
Хагештейн действительно лежал еще в постели. Он крепко спал всю ночь, а когда проснулся, комната была залита солнцем, на деревьях Щебетали птицы, и, точно соревнуясь, по всей деревне кукарекали петухи. Хагештейн почувствовал себя прямо-таки на даче. Он решил, что торопиться не станет и займется проверкой хлебопоставок со всей основательностью. Высунувшись в настежь распахнутое окно, он, зевая, глядел на соломенные крыши крестьянских домов. Какая тишина, какой благодатный мир царил в деревне! В таком безмятежном покое, в такой отрешенности от всяческой суеты чувствуешь себя воистину человеком. Настоящий бальзам для издерганных нервов горожанина!
Постояв у окна, уполномоченный, так и не умывшись, вышел в коридор и стал внимательно вглядываться во все двери. Найдя то, что ему было нужно, он с лестничной площадки крикнул служанку и заказал себе завтрак в номер.
Вслед за служанкой в комнату влетел хозяин и, рассыпаясь в любезностях, пожелал гостю «чудесного доброго утра и приятнейшего аппетита».
Хагештейн усмехнулся и облизал губы… Яйца всмятку, вареная колбаса, копченый шпиг. Завершал это великолепие целый кофейник с горячим кофе и стакан молока. Хагештейн в восторге воскликнул:
— Королевский завтрак, любезнейший! Чудесно!
Хозяин сиял и без устали кланялся. Потом он сказал:
— Прошу прощения, господин, уполномоченный, но внизу, в зале, ждет делегация от женщин. Они хотели бы поговорить с господином уполномоченным…
— Делегация от женщин? — удивился Хагештейн. — А это зачем? Им-то что нужно?
— Наверное, по поводу тех злополучных дел, господин уполномоченный, само собой разумеется…
— Каких таких дел?
— Ну… тех… Господину уполномоченному, конечно, известно… само собой разумеется… И… и кузнец Бельц этой ночью повесился, само собой разумеется…
Хозяин замолчал. Молчал и Хагештейн, онемев от изумления.
— Бургомистр тоже уже приходил… Хотел нанести визит господину уполномоченному, само собой разумеется…
— А женщины чего от меня хотят? — спросил Хагештейн.
— Полагаю, господин, уполномоченный, молить о снисхождении к их мужьям, само собой разумеется! Волнуются, прямо-таки вне себя!..
— Немедленно пришлите ко мне бургомистра! Немедленно! А… а женщины пусть ждут, понятно?
— Будет исполнено, само собой разумеется!
Хагештейн задумался. Возможно, арестованный русскими местный крестьянин, занимавшийся незаконной торговлей и спекуляцией, не единичный случай? Возможно, здесь были крупные злоупотребления? Но тогда тут хлопот не оберешься, а он-то рассчитывал, что ему удастся несколько деньков передохнуть.
Однако портить себе аппетит подобными размышлениями правительственный уполномоченный не желал.
Он еще вкушал свой отменнейший завтрак, когда в дверь постучали и на его «войдите» порог переступил на редкость громоздкий мужчина. Его мясистое лицо обросло щетиной, под глазами, будто спрятанными в темных глазницах, чернели круги. Человек остановился посреди комнаты, неловко кланяясь.
— Бургомистр? — резко спросил Хагештейн. — Входите, входите!.. Садитесь, пожалуйста… С добрым утром! — Хагештейн через стол протянул бургомистру руку, и тот схватил ее своей огромной лапищей. — Да что же вы стоите? Если не возражаете, я закончу свой завтрак. — Хагештейн приготовил себе бутерброд с колбасой. — А теперь рассказывайте, что творится в деревне… Но только правду… чистую правду!