— Левой! Левой! Левой! Два, три, четыре… Ногу держать не умеете, свиньи! В Союзе фронтовиков выходило… Держись прямо! Что ты качаешься, как гулящая девка?
Словно злая овчарка, труппфюрер Тейч бегает по тюремному двору вокруг марширующих в две колонны вновь прибывших арестантов. Каждому выдали в цейхгаузе по два одеяла, уже поношенную, коричневую в черную полосу, арестантскую одежду, жилет, брюки, куртку, шапочку каторжанина, пару теплых солдатских сапог, простыню и полотенце. С этими вещами под мышкой вновь прибывшие идут военным строем через многочисленные дворы старой каторжной тюрьмы.
Первые дни сентября, а жарко, как в августе. Над землей тяжело нависла пронизанная солнцем молочная мгла. Каким-то чудом, несмотря на зной, еще не пожелтела листва на деревьях по ту сторону тюремной стены. Эта зелень — оазис для измученных глаз. Но высокая грязнокрасная стена скрывает от узников красующиеся в летнем уборе грушевые и вишневые деревья.
— Левой! Левой! Левой!
Колонны вновь прибывших шагают мимо старых, загаженных и ветхих корпусов каторжной тюрьмы, уже давно предназначенной гамбургским городским муниципалитетом на слом.
— Левой! Левой!
Тейч бегает вдоль рядов, бьет по ногам, по его мнению, недостаточно хорошо марширующих заключенных, дает тумаки, подзатыльники, кричит, беснуется.
Так проходят колонны по жаре и пыли мимо места, где заключенные сносят дом, в котором помещался когда-то тюремный лазарет. Они стоят в своих полосатых арестантских костюмах на полуразрушенных стенах, выбивают киркой кирпичи и сбрасывают их в вагонетки. Кирпичи сортируются на длинных столах. Наблюдающие за работой эсэсовцы забрались в тенистые места. Марширующие обмениваются с работающими немыми взглядами: ищут знакомых, товарищей…
— Отделение… ногу выше!.. Стой!
Колонна останавливается у ворот. Один из конвойных, в стальном шлеме и с карабином, дергает звонок. Часовой за воротами отворяет.
— Отделение, равняйсь! Марш!
Перед ними еще один тюремный двор. Здесь обнаженные до пояса заключенные работают лопатами. Расставлены измерительные приборы; заросшая сорной травой площадь разрыхляется и выравнивается. Перед входом в тюрьму укладывается дерном клумба в форме свастики.
— Отделение, выше ногу!.. Стой! Направо! Вещи сложить! Равняйсь! Не шевелиться и не кашлять!
Тейч идет в караульную, которая находится в нижнем этаже корпуса. За прибывшими наблюдает из окна кое-кто из эсэсовцев, среди них обершарфюрер Рудольф Хармс, бывший студент.
Тейч входит в комнату.
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер!
— На этот раз много интеллигентов. Руди, позаймись-ка с ними историей!
— Правильно, дружище! — поддерживает Ридель.
— Давай-ка, вызовем штучки три-четыре. Я до сих пор не могу забыть дурацких физиономий, что были в последней партии.
Обершарфюрер Хармс, шарфюрер Ридель, обертруппфюрер Мейзель и труппфюрер Тейч выходят из караульной. Заключенные неподвижно стоят под палящим солнцем; у некоторых катятся по лицу крупные капли пота. Эсэсовцы осматривают одного за другим.
— Подтянуться! Пятки вместе! Прямо смотреть!
Хармс выбирает одного наудачу.
— Ты почему сюда попал?
— Я продавал запрещенную газету.
— Какую?
— «Гамбургер фольксцайтунг».
— А ты?
— Н-не знаю, господин унтер-офицер.
— Как это ты не знаешь?
— На меня, наверное, донесли, господин унтер-офицер. Я вывесил пятого марта красный флаг. Больше ничего.
— Придется тебе поразмыслить над этим делом, я тебя еще раз спрошу… Ты?
— Я за нелегальную работу для КПГ.
— Ты какую работу вел?
— Я собирал взносы.
— У кого?
— От номера две тысячи семнадцать до номера две тысячи двадцать два!
— Я спрашиваю, как звали тех, от кого ты получал!
— Да я и сам не знаю.
— А, вот как! Ну, так тебе тоже придется еще подумать.
Хармс становится перед выстроившимся отделением и командует:
— Работники умственного труда — шаг влево.
Вышло трое.
— Ты кто?
— Врач.
— Врач? Фамилия?
— Доктор Калькраух.
— Почему здесь?
— У меня нашли иностранные газеты.
— Так, так! Вот ты какая птица! Помаленьку родину предавал! А?
— Нет.
— Молчать! Понял?.. Ты кто такой?
— Профсоюзный служащий.
— А ты?
— Помощник писаря.
— Больше служащих нет? — спросил Хармс остальных.
— Есть! Я.
— И я.
— Ну, гоп-гоп, выходи! Вся пятерка туда — к стене! В ряд! Пошевеливайся!