— Не порть себе кровь, си Абда. Да благословит Аллах еду и питье! Не нашел ли кто-нибудь из вас пропавшего платка Саннии? — вдруг спросила она совсем другим тоном.
Гнев Абды уже остыл, и он втайне жалел, что так погорячился. Но едва он услышал слова «платок Саннии», как выражение его лица снова изменилось и стало еще злее, чем раньше. Желая успокоить его, Заннуба только подлила масло в огонь.
Абда молчал, но жилы на его шее вздулись, нос покраснел. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он крикнул:
— Вот как, ты не знаешь, кто взял платок? Зато мы хорошо знаем, кто его взял!
Мухсин задрожал и низко опустил голову. Но Абда повернулся к своему двоюродному брату Селиму и, гневно жестикулируя, продолжал:
— Будь мы простаки, нас было бы легко одурачить! Но, слава Аллаху, мы не такие уж простаки. Его милость скажет тебе, где этот платок.
И он указал на Селима, который медленно подкрутил усы и хладнокровно спросил:
— Что вы сказали, эфенди?
— Тут и говорить не о чем! — сухо бросил Абда. — Нам все известно.
— Что же именно вам известно? — так же хладнокровно продолжал Селим.
Абда молча отвернулся. Селим удивленно покачал головой.
— Браво! Может быть, вы это сами сделали, бек, а теперь хотите свалить на других? Современные молодые люди всегда так поступают.
Абда резко повернулся к нему:
— Если бы за мной когда-нибудь раньше водились такие дела, это, возможно, было бы и правдой! — крикнул он.
Немного смутившись, Селим пробормотал:
— Раньше…
— Если бы я был юзбаши[11], уволенным со службы за историю с одной сирийкой… — продолжал Абда свои разоблачения.
Селим сдержался и, подняв голову, весело спросил:
— Ну и что же?
Однако он чувствовал, что потерпел поражение. Эта история, которой его постоянно попрекали, заранее обвиняла его во всех грехах. Доказательства были излишни. Ведь все знают, что он бывший полицейский офицер, отстраненный полгода тому назад от работы за злоупотребление своим служебным положением. В Порт-Саиде его обвинили в преследовании одной сирийки, жившей в доме напротив полицейского участка. Если бы дело ограничилось просто волокитством со всевозможными уловками влюбленных вроде приветственных улыбок и покручивания усов при каждом появлении сирийской красотки у окна, его бы, конечно, не уволили. Но Селим-эфенди пошел дальше и вознамерился сблизиться с красавицей. Он долго размышлял, как этого добиться, и наконец сатана указал ему путь. Это случилось в знойный летний полдень, в час, когда все чувства особенно обостряются. Селим-эфенди, помощник полицейского надзирателя, облаченный в военную форму, с сверкающими на ярком солнце медными пуговицами и звездочками на плечах, решительно направился к дому красавицы. Поднявшись по лестнице, он постучал в ее квартиру и сказал:
— Откройте, ханум, не бойтесь. Я полицейский.
— Зачем? Что вам нужно?
— Позвольте мне на минуту войти.
— Но зачем?
— Зачем? Хвала Аллаху за вашу красоту!.. Для обыска. Необходимо произвести обыск… Не разрешите ли вы мне произвести у вас обыск?
Так пытался Селим сблизиться с сирийской красавицей. Но его проделка стала известна, и слух о ней быстро распространился. Вышел скандал, и в результате последовало увольнение на год.
Все это с быстротой молнии промелькнуло в голове Селима, и он не вымолвил ни слова. Поняв, о чем думает брат, Абда сказал тоном человека, выражающего справедливое возмущение:
— Правильно. Помолчи лучше. Дело и так ясно как солнце.
Селим поднял голову и спокойно спросил:
— Что тебе от меня надо?
— Сам. знаешь, — ответил Абда, стараясь сдержать гнев. — К чему столько слов? Мы все это знаем.
Селим выпрямился.
— Послушай! — горячо и серьезно сказал он. — Довольно! Твои уловки нас не обманут! Ты, эфенди, напрасно хитришь. Нет, ведь это даже не хитрость. В твоем положении хитрец сказал бы все начистоту, а ты только отрицаешь. Мне все известно, но я не хочу болтать. Если не веришь, я готов доказать свои слова. Призываю присутствующих в свидетели.
— Доказать свои слова?
— Конечно, — быстро ответил Селим. — Желаешь доказательств? Пойдем вместе, и позволь мне обыскать твои вещи и одежду.
Абда насмешливо расхохотался.
— Как ты сказал? — воскликнул он. — Обыскать? Машалла! Разве твоей милости не запрещено делать обыски?
Все молча слушали их перебранку. Но волновался только Мухсин. Страх и тревога сжимали его юное сердце. А между тем ему нечего было опасаться, он мог быть совершенно спокоен. Никому и в голову не приходило обвинить или только заподозрить пятнадцатилетнего мальчика в краже женского носового платка!