Жаль, ничего этого нам не узнать. Там стоят яблони, тут сижу я, все мы, несомненно, о чем-то своем думаем, а между нами… Да, загвоздка именно в этом «между». Очень жаль! Очень обидно. И пожалуйста, не смейтесь.
Однако ближе к делу. В один прекрасный день яблони начинают цвести. Несмотря на все. И как цвести! От изумления теряешь дар речи. И если не удержишься, слезы покатятся сами собой. Ни перед каким другим, даже самым расчудесным цветком, такого ни с кем не случится. Увидев, к примеру, розу, все же можно сказать: «Глядите-ка, до чего хороша!» Но только и всего. То ли дело яблоневый цвет. Тут уж ни слова из себя не выдавите. Попробуйте сами, ничего не выйдет. Сходное чувство вызывают разве лишь голубые колокольчики, что попадаются изредка на лесных полянах. Замираешь и рта открыть не смеешь, ибо любое слово режет слух. Однако я опять отвлекся, извините. Все же колокольчики не совсем то, слезы из глаз не катятся. Но прошу вас, не считайте меня чересчур сентиментальным. Речь ведь не обо мне, речь о яблонях. Я хочу этим только сказать: кто не замирает от восторга перед цветущей яблоней или хотя бы перед цветущей веткой и не замолкает на полуслове, тот… тот… тому вообще нельзя доверять. Убедитесь как-нибудь сами. И будьте с таким человеком поосторожнее.
Короче, у меня не хватает слов. Или слуха. Да, кажется, так точнее: не хватает именно слуха. Видите ли, ведь ночью тихо, я лежу или там сижу, не важно, и окно открыто настежь. Я один, я не сплю. И вроде должен бы слышать, что говорят яблони — мне или между собой; однако же вот не слышу! Если бы они говорили на каком-то языке, который мне неизвестен и потому непонятен, это бы еще куда ни шло, со временем можно было бы его выучить, сравнивая и сопоставляя. Но нет! И хотя я точно знаю, что они разговаривают, я ничего не слышу. Слуха, как я уже сказал, слуха мне не хватает. А уж коли слуха нет — сударь, не обижайтесь на мои слова, — это такая напасть, что дальше и ехать некуда. Я намеренно избегаю более резких выражений. Ведь мы хотим оставаться деловыми людьми, реалистами.
Я уж пробовал ночью вставать и выходить в сад. Надеялся — стану, мол, бродить под яблонями, может, что и услышу. Может, они переговариваются друг с другом шепотом, чтобы, значит, ночной тишины не спугнуть. Но ничего не вышло. Только насморк схватил. Я глух. Так что же, смириться? А они-то, разговаривая там, за окном, и не подозревают, что я глух. Обращаются ко мне и думают, что я их слышу. Думают, мне просто до них дела нет, раз не отвечаю. Но это невыносимо должны же вы понять. Совершенно невыносимо. Я говорю так не потому, что излишне чувствителен. Был бы слишком чувствителен, вообще не стал бы вставать.
Но улежать я не мог. Что-то толкало меня — назовите это любопытством, если угодно. Ведь можно же было взять и закрыть окно. Кислород кислородом, но некоторые считают, что спать в наглухо закрытой комнате полезнее для нервов. Да только нервы меня мало волнуют, все равно я живу один. Мне просто необходимо было выяснить, что там у яблонь происходит. Я хотел хоть немного приобщиться к той жизни, которой они живут. И не только в пору цветения, но и зимой, и летом. Осенью, например, поднимешь с земли яблоко, оглядишь его хорошенько со всех сторон и бросишь опять в траву, потому что незрелое. Звук падения я слышу, на это моего слуха хватает. Но во время цветения деревья живут гораздо более бурно; в иные ночи до того расходятся, что просто мочи нет терпеть. Вот вам доказательство того, что цветок важнее, чем созревший плод. И значит, мои слова выражают не субъективное и поверхностное мнение, а факт. Неоспоримый и вполне прозаический факт.
Ну хорошо, хорошо! Будем придерживаться фактов. Вот уже несколько ночей я терплю страшные муки. Суета в саду усилилась сверх всякой меры — видимо, яблоням стало тесно. Суета подкатывается к моему окну, прижимается к нему и даже втискивается в комнату, затягивая и меня в свой круговорот. Короче, я не могу больше этого вынести. Я задыхаюсь.
И вот я высовываюсь в окно и кричу: «Немного погромче, пожалуйста! Я вас не слышу. Вы же видите, я ко всему готов». А что еще мне им сказать?
Кричу я довольно громко. Ведь на дворе ночь, все спят, я один бодрствую. Можно не бояться, что кто-то услышит. И все же не рассказывайте никому об этом, прошу вас. Мне было бы очень неприятно.
Не могу точно сказать, очень ли громко я кричал — во всяком случае, достаточно громко. Потому что они меня услышали, сударь, могу поклясться, что услышали. Слух у них тоньше, чем у меня, и они слышат, что я говорю. И не только слышат, но еще и понимают мой язык, в то время как я…