В нашем домашнем обиходе с того вечера ничего не изменилось. Во всяком случае, насколько способен судить об этом мужчина, целыми днями занятый вне дома. Однако я не думаю, что посторонние могли что-либо подметить. Как обстоит дело со слугами, сказать трудно; для создания репутации и возникновения сплетен нынче слуги важнее, чем друзья и соседи. Скромные меры предосторожности в этом направлении я принял; о них речь впереди. Другой вопрос, окажутся ли они достаточными. Этими мерами я в известном смысле себя связал и вполне могу потом оказаться в западне. Я сделал первое, что пришло в голову.
В настоящее время, как уже было сказано, жизнь в нашем доме течет своим обычным путем, то есть так, как принято в нашем кругу. Клавдия следит за порядком и по-прежнему безупречно исполняет обязанности гостеприимной хозяйки дома. Религиозные обряды, которые мы все обязаны соблюдать, понимаются нынче настолько вольно, что никому не бросается в глаза, если их выполняют кое-как или даже вообще о них забывают. Никому и в голову не придет из-за этого назвать нас неблагочестивыми. А если бы потребовалось принять участие в публичных церемониях, то я достаточно влиятелен, чтобы объяснить отсутствие супруги недомоганием. Посмотрел бы я на того, кто посмеет усомниться в достоверности моих слов. Даже светские сплетницы не нашли бы к чему придраться. Так что поводов для скандала извне мы как будто не даем, не в последнюю очередь благодаря такту Клавдии.
Такое состояние дел можно было бы назвать вполне сносным, если бы я не отдавал себе отчет, что не от нас зависит, сколько оно продлится, — ни от Клавдии, ни от меня. Переступая порог своего дома, я всякий раз испытываю страх, не изменилось ли что-то за время моего отсутствия. Христиане обладают такой властью над членами своей секты, что в любую минуту могут потребовать от них новой линии поведения. Столь внезапные повороты, так сказать, в мгновение ока, частенько причиняли мне и моим подчиненным немало хлопот. А начнешь доискиваться причин, так не найдешь ни одной хоть сколько-нибудь основательной. Мои осведомители сообщают, к примеру, о некоем приезжем проповеднике, который произнес подстрекательскую речь. Зачинщика беспорядков, конечно, легко взять под стражу и немедленно выслать из города, но зло все равно уже свершилось. По моему мнению, все это происходит не преднамеренно и продуманно, а просто потому, что эти люди постоянно находятся во взвинченном состоянии. Оно-то и делает их поведение непредсказуемым. Возможно также, что их главари искусственно раздувают волнения и беспорядки, чтобы вернее держать своих приверженцев в узде.
Клавдия, скорее всего, оказалась совершенно не защищенной от таких методов, а значит, в любой момент может быть вовлечена в какие-то неразумные действия. Я не знаю, как оградить ее от этого. Следовательно, мой дом целиком во власти христиан, и мои собственные решения в конечном счете зависят от них. Это невыносимо.
Чтобы уж быть откровенным до конца: я не мог допустить, чтобы и в интимной сфере, обычной между супругами, произошли какие-то перемены, заметные для посторонних, — будь то привычные мелочи повседневной жизни, на которые после двадцати лет супружества почти не обращаешь внимания, или же общая постель. На такие вещи подчиненные и слуги, как правило, имеют особо зоркий глаз. Не столько из-за домашних соглядатаев, сколько ради того, чтобы показать Клавдии, что я, несмотря на ее необдуманный и направленный против меня и нашего брака шаг, не отворачиваюсь от нее, более того, всячески стараюсь создать вокруг нее атмосферу покоя и безопасности, я счел своим долгом уделить этой интимной сфере больше внимания. Хотя и не слишком явно, а так, как приличествует мужчине, прожившему с одной и той же женщиной двадцать лет. Было бы глупо изображать пылкую страсть, хотя нельзя не признать, что при столь неожиданном отчуждении, грозящем разрывом естественных и привычных привязанностей, потребность в нежности лишь возрастает.
Пусть это покажется смешным ребячеством, но обстановка из-за этого еще сильнее обострилась. Однако виновата опять-таки не Клавдия. Она не только выполняет мои желания, но и сама проявляет ко мне, пожалуй, больше нежности, чем прежде — вероятно, из чувства вины передо мной и потребности ее загладить. Но именно это и мешает мне отделаться от мучительного ощущения — даже в минуты полного слияния с ней, — что я обнимаю не свою жену, а христианку. Выражаясь яснее: от объятий остается горечь совершаемого насилия.