нстатирую факт: я испытываю печаль, не не даю себе воли и в этом. Может быть, я сержусь только потому, что ничего нельзя изменить. А может быть, во мне говорит любопытство. Что мы знаем о женщине, которая находится наедине с собой, о женщине, за которой не наблюдают и которой не надо ни оказывать сопротивления, таи выставлять себя напоказ? Мы сравниваем ее с пейзажем. Но что мы знаем о пейзаже? Мы сравниваем ее с морем. Но что мы знаем о море, кроме того, что оно по временам волнуется, а та временам наступает на берег? И еще — что в море есть впадины, глубина которых превосходит высоту самых высоких гор? О чем же это свидетельствует? И что-мы знаем о погоде? Мы изучаем только собственные привычки и забываем из-за них о существовании горя, которое становится иногда невыносимым. Бог не осмеливается заглядывать туда, где горе сгущается. Боги годятся лишь на то, чтобы утирать слезы. Как же может женщина справиться с горем? Справиться одна? В раннем детстве я наблюдал за матушкой, холодно и внимательно, боясь, что она застигнет меня врасплох. Впрочем, слово «наблюдал» здесь не на месте; матушка сразу это заметила бы, она была хитрая. Нагнувшись над тарелкой с супом и орудуя ложкой, я прислушивался к ее интонациям. А потом спрашивал себя: почему она такая? Ведь ей это самой наверняка неприятно. Каким образом она с непостижимой точностью наносит удар в самое больное место? Быть может, и у нее есть болевые точки? Что мне известно об ужасающей скуке, испытываемой женщиной? О ее разочаровании в добыче, которая оказалась слишком легкой? Что я знаю об отвращении, которое охватывает существо, вынужденное ставить на карту свое тело, дабы его домогались? Что я знаю о неприятных ощущениях, связанных с высокими каблуками, на которых женщина ходит, чтобы казаться на несколько сантиметров выше? И тем самым нравиться? Нравиться кому? Будучи одна, женщина не думает о красоте. Все это не она выдумала. И что я знаю об изнурительной задаче управлять своей жизнью, стараясь, чтобы этого никто не заметил? Анонимно. Да, женщина — пример анонима. Не исключено, ее печаль вызвана тем, что она ищет недосягаемого, того, что выходит за рамки ее возможностей. Вот почему она становится злой. Даже болтовня о женской красоте не может ее утешить. Женщинам я не нужен; развлечения, которые их интересуют, доставят им миллиарды других мужчин. С большим успехом. Нужны ли женщины мне? И зачем? Все ото я точно взвесил. Я познал их рано. Конечно, падших. Но это обозначение придумано не нами. Заставлял себя ходить к ним. Мне надо было преодолеть отвращение к копанью в чужих внутренностях, к этой возне с органами, один внешний вид которых говорит: они пережиток палеозойской эры. Я все изучил: возбуждение, его действие, отлив крови от мозга, выделение гормонов, вызванное поляризацией. Привыкнув к функциям своего организма, я сумел преодолеть отвращение, которое человек испытывает к тому, что он расслабляется там, откуда появился. Все, что связано с функциями организма, скверно, но совершенно необходимо. Заблуждаться на сей счет — значит отрицать очевидное. Однако до той поры, пока люди будут приукрашивать эту свою функцию, называя ее любовью, на свете не переведется смертельная вражда. И полная несостоятельность. Людям честным надо помогать друг другу. И все же я не раз спрашивал себя: нельзя ли вовсе обойтись без секса? Многое говорит в пользу этого, да и не так это трудно. Без патетики, не притворяясь аскетом. Сейчас, во всяком случае, аскетизм заключается не в том, что человек лишает себя кое-каких телесных радостей, а в том, что он отказывается от всяких чувств. Любые функции организма легко на время обуздать, без сомнения, человек рано или поздно вовсе преодолеет их. Однако было бы бессмысленно требовать от механизма саморегуляции большего, чем он может дать. Решающим для нас является не то, что было вчера, и не то, что будет завтра. Только принимая как должное нынешнюю ступень нашего развития, мы сумеем двигаться дальше. Мои эксперименты показали, что, хотя половой инстинкт можно без особого труда подавить, он все равно останется в подавленном состоянии. Стало быть, возникнет опасность внезапной метастазы. Контролирующий орган подвергнется воздействию яда; неизлечимая болезнь! Итак, пока что химические процессы в нашем организме требуют, чтобы время от времени мы проводили курс обезвреживания, иначе пострадает душевное здоровье. В ночь накануне трудных испытаний или экзаменов я стараюсь не спать один, тогда на следующий день у меня ясная голова. Замечу в скобках: поскольку подавляющая часть человечества тяготеет к гетеросексуальности, я также принял ее за норму. Ни к чему усложнять функции организма, а тем паче сублимировать их. Конечно, ради всего этого вовсе не обязательно жениться, — быстро добавил Шнайдер, словно сердясь, что ему вообще надо высказывать подобные соображения. — Все это легко достижимо и без брака. Ни при чем здесь и так называемый домашний уют со всеми вытекающими отсюда последствиями: вытиранием пыли, стряпней, стиркой и прочими удовольствиями. Поесть можно в первой попавшейся забегаловке спокойней, чем дома. Что касается остального, то любая приходящая прислуга обслужит вас лучше и с меньшими издержками, нежели законная жена. Зачем людям нашего склада дом? Давайте назовем вещи своими именами: не дом, а теплый закут для самца, это будет правильно. Бесподобное изобретение женщин. Действительно бесподобное! Выражаю свое искреннее восхищение! Медленное угасание самца-производителя в теплом закуте. Над болотом поднимаются пузыри метана — бессмертные идеи мужчины… Я совершил бы величайшую ошибку, если бы не сделал выводов из моего искреннего восхищения женщинами, а именно не женился бы. Ибо только женатый человек полностью растворяется в толпе. Холостяк слишком на виду; все ломают себе голову, почему он до сих пор не вступил в брак. Да, пожалуй, я женюсь как можно скорей, не хочу привлекать к себе излишнее внимание. Из тех же соображений я выберу в жены очаровательное создание, так это принято называть. К тому же с приданым. Заранее вижу, как люди будут ухмыляться. «Поглядите-ка на этого пострела!» — подумают они. Моя женитьба покажется им совершенно естественной. Деньги? Да и деньги тоже! Но дело вовсе не в том, что они меня привлекают. Я всегда буду иметь столько денег, сколько мне понадобится. Много. Или мало! Ибо кто знает, сколько их надобно? Главное — супруг красивой и богатой женщины окажется в тени: его навек затмит ее великолепие. Решительно все будут ослеплены красавицей, и муж в это время может спокойненько почивать на лаврах. Механизм саморегуляции упростится. Я рассчитываю также, что впоследствии смогу упразднить ряд рычагов. Со своей стороны я сделаю все, чтобы еще укрепить у жены чувство превосходства надо мной и внушить, что без нее я пропаду. Однажды она скажет: «Мой бедный муж совершенно беспомощный». И тогда я наконец буду надежно укрыт. Надо придерживаться матриархата, это единственная общественная форма, при которой можно держать в узде мужчину. Вообще-то самое ужасное, что бывает на свете, — это мужчина без руля и без ветрил. Моей жене не придется на меня жаловаться: все, что я заработаю, я сложу к ее ногам. Я буду ей верен. Она родит мне ребенка или даже двух, это не имеет значения. Дети так возвысят ее в глазах людей, что я вообще уже не буду нужен. В один прекрасный день мой портрет в рамке заменит меня, перед ним она будет плакать и биться в припадках бешенства, на которые, впрочем, не стоит обращать внимания. Я же окажусь в это время столь далеко, что…