А касательно того, что о счастье будущей жизни и о погибели, предуготованной злым, должна представить начала моральная философия, говорится в метафизике. Ибо там они должны трактоваться в общем, а здесь — в частном. В самом деле, философы превосходно определили причины, препятствующие познанию вечной жизни, которых четыре: грех, озабоченность телесными нуждами, обольщения чувственного мира и отсутствие откровения. Ведь откровение не в нашей власти. Но, как я уже сказал, они могли обладать знанием в вопросе, обещана ли нам вечная жизнь, однако в общем: что она есть и какова она. Но не в частном и не как предмет особой науки — в силу указанных ныне причин. Поэтому Авиценна в Основах моральной философии после долгих рассуждений заключает: «Наше состояние по отношению к ней [т. е. к вечной жизни] напоминает состояние глухого от рождения, который лишен возможности наслаждаться музыкой, хотя ему достоверно известно о ее прелести: что она есть или что она есть». И не только разум таким образом относится к познанию, но и хотение и воля — к желанию, любви и, как выражается Авиценна, вкушению и наслаждению сладостью вечной жизни. И он сравнивает нас с расслабленным, которому предлагают изысканную пищу: он не распробует ее вкуса до тех пор, пока не излечится и не будет устранено его болезненное состояние. И это отношение к сладости вечной жизни, говорит он, имеет место в нас из-за грехов и соединенности со смертным телом: грехи заражают стремления разумной души, а бремя тела отягощает. Поэтому Авиценна весьма изящно утверждает, что мы «в нашей земной жизни и в этом теле погружены во многие скверны и поэтому не ощущаем этой сладости, хотя бы у нас и было нечто от ее причин. И поэтому мы не сможем исследовать ее и стремиться к ней, если прежде не снимем с наших плеч ярмо вожделения, и гнева, и их сестер, и лишь тогда вкусим нечто от ее наслаждения: и так, быть может, немного представим себе ее, однако опосредованно, поскольку еще необходимо и откровение». И поэтому он говорит, что тогда мы больше приблизимся к истине, главным образом потому, что тогда будут разрешены вопросы о Боге, счастье, и бессмертии души, и воскресении тела, и полученное нами откровение поведает нам о всех этих благородных вопросах. Тогда, как говорит Авиценна, «сравнивать это наслаждение чувственным будет все равно, что наслаждение от запаха изысканных блюд с наслаждением от их вкушения».
Sed et animae occupatio cum corpore, ut infert, facit eam oblivisci sui ipsius et eius quod amare debet. […] Substantiam enim animae, ut ipse dicit, corpus occupat et reddit eam stultam, et facit eam oblivisci sui proprii desiderii, et inquirendi perfectionem quae sibi competit, et percipiendi delectationem perfectionis suae. Non quod anima sit impressa corpori, et immersa; sed quia ligatio est inter illa duo, quod est desiderium naturale gubernandi corpus et agitandi affectiones eius.
Но и озабоченность души телесными нуждами, как он утверждает, приводит к тому, что она забывает сама себя и то, что она должна любить. […] Ибо тело, по его словам, овладевает сущностью души, отупляет ее и заставляет ее забыть собственные желания, и она перестает искать совершенств, которые ей подобают, и делается неспособной получать наслаждение от своих совершенств. Не то чтобы душа была подавлена телом и погружена в него, но между ними имеется связь, которая проявляется в естественном стремлении души управлять телом и возбуждаться его эмоциями.
Et quartum impedimentum est occupatio hominis cum isto mundo sensibili, quamvis homo non peccaret nec de corpore curaret. Quia enim sumus dediti mundo sensibili, ideo negligimus insensibilem et spiritualem, secundum quod edocet Avicenna. In quibus evidenter et magnifice tangit causas impedientes nos a consideratione et amore felicitatis.
И четвертое препятствие есть озабоченность человека этим чувственным миром, хотя бы человек и не грешил, и не заботился о теле. Ибо, как учит Авиценна, поскольку мы отданы чувственно воспринимаемому миру, мы пренебрегаем духовным, не воспринимаемым чувствами миром. И [в своих трудах] он ясно и великолепно пишет о причинах, удерживающих нас от исследования счастья и любви к нему.
Et per contrarium ostendunt nobis sua verba, quae sunt adiutoria cognoscendi et amandi et gustandi delectationem futurae felicitatis. Quorum unum est mundificatio animae a peccatis; et aliud est subtractio animi a naturali suo desiderio regendi corpus. Et iterum est suspensio mentis ab hoc mundo sensibili, ut adhaereat saeculo intelligibili. Et quartum est, certificatio per revelationem et prophetiam de eis, de quibus mens humana non potest praesumere, sicut sunt quaesita nobilia de quibus loquitur; nam in huiusmodi, ut dicit, credimus testimonio prophetae et Legislatoris, qui recepit legem a Deo. Qui vero haec quatuor haberet non poneret felicitatem in hoc mundo, sed miseriam et mortem, sicut satis exponetur inferius; et cum Aristotele et cum Theophrasto, et Avicenna, et aliis vere philosophantibus, vacaret contemplationi felicitatis futurae, quantum homini ex potestate sua est possibile; quatenus pius et misericors Deus pleniorem revelaret veritatem, sicut probatum est ipsum revelasse aliis quam eis qui in lege veteri vel nova nati sunt et educati, ut in metaphysicis habet declarari. Et quoniam perceperunt quod ad cognitionem felicitatis necesse fuit eis separare se a peccatis et a corporali amore superfluo et a mundo, ut quartum possent a Deo recipere, scilicet illuminationem interiorem, quatenus articulos veritatum fidelium perciperent, omnibus abiectis vacabant contemplationi sapientiali futurae felicitatis. […]