Днем Кари тоже по нескольку раз звонил домой, словно опасался, что рано или поздно не застанет жену дома. Он любил Нетти страстно, пребывая в постоянном страхе потерять ее; домой всякий раз возвращался с подарками, будто желая подкупить ее. Какая-то часть Нетти не принадлежала ему, и эту частицу ее существа он и пытался вырвать у нее — но безрезультатно. Вот и сейчас в голосе его сквозило искреннее волнение, как у человека, переживающего первую неделю влюбленности.
— Ты не спала?
— Нет.
— Любишь меня?
— Да.
— Честно?
— Честно.
На миг наступило молчание. С другого конца провода доносились звуки танцевальной музыки. Кари пытался определить, нет ли в этом ее «честно» неискренней интонации, но так и не мог решить.
— Шведы запросились в бар, — сказал он чуть погодя. — У тебя нет желания приехать сюда?
— Нет.
— Я пришлю за тобой машину.
— Ничего не получится, — сказала Нетти. — Я не одна.
— А кто там у тебя?
— Некий рыжеволосый молодой человек.
— Знакомый?
— Я его не знаю.
— Что ему нужно?
— Не знаю.
— Пусть придет завтра.
— Он не желает приходить завтра.
— С чего ему так приспичило?
— Он полтора года провел вместе с Пиштой.
Какое-то время в трубке снова слышалась лишь танцевальная музыка. Каждый раз, когда она произносила это имя, Кари умолкал и некоторое время прислушивался, как врач, простукивающий сердце больного.
— Как его зовут? — затем спросил он.
— Простите, как вас зовут? — прокричала Нетти, обернувшись к открытой двери в прихожую.
— Дюла Пелле, — отозвался рыжеволосый.
— Дюла Пелле, — проговорила в трубку Нетти.
— Откуда он вышел?
— Откуда вы вышли? — переспросила Нетти.
— Из Ностры.
— Из Ностры, — повторила Нетти.
— Он политический?
— Вы политический? — крикнула Нетти.
— Уголовник, — буркнул Пелле.
— Уголовник, — повторила Нетти.
— В чем обвинялся?
— В чем обвинялись? — спросила Нетти.
— Изнасилование.
— Изнасилование, — повторила Нетти.
На сей раз последовала более долгая пауза. Затем голос Кари зазвучал хрипло, и говорил он с несвойственной ему торопливостью; он с подчеркнутым нажимом проинструктировал Нетти, чтобы та дала сотню форинтов этому Дюле Пелле и немедленно выставила его из квартиры. Завтра он, Кари, все утро будет дома, так что парень может прийти так рано, как только пожелает.
— Выставишь его за порог? — с тревогой спросил он наконец.
— Да, — сказала Нетти.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Любишь? — спросил Кари.
— Да, — сказала Нетти.
— Честно? — спросил Кари.
— Честно, — ответила Нетти.
Она положила трубку. Прошла к себе в комнату. Достала из сумочки стофоринтовую купюру. Когда она вышла из спальни в прихожую, Пелле вновь вскочил и вытянулся по стойке «смирно», а затем медленно опустился на стул и захрустел суставами пальцев.
Нетти смотрела на него. Сотенную бумажку она сунула к себе в карман.
— Простите, вы курите? — спросила она у Пелле.
— Да.
— Обождите, — сказала Нетти. — Я принесу сигареты.
У меня не было сил дождаться, пока он ответит на мои вопросы. Будь у него семь ртов и отвечай он одновременно на семь вопросов, это все равно не утолило бы моего нетерпеливого любопытства.
— Пишта ничего не просил мне передать? — спросила я. — Этого не может быть! Попытайтесь вспомнить.
— Да он и не мог ничего передать, — сказал он и уставился на меня.
Поначалу он не решался и глаз поднять, а теперь впился в меня своими зелеными глазищами, как голодный зверь в добычу.
— Почему это он не мог ничего передать? — спросила я.
— Пишта не предполагал, что я освобожусь раньше. Он все время ждал, что его вызовут, извинятся перед ним и отпустят домой… К тому же он и не догадывался, насколько болен. И лишь перед тем, как его перевели в лазарет, он вспомнил про конверт.
— Какой конверт? — спросила я.
— Так ведь зачем я сюда пришел… Там были его дневник и почти готовая статья о Бабефе. Пишта сказал, если, мол, я это прочту, то лучше узнаю его. Бумаги он передал господину адвокату.
— Конверт находится у меня, — сказала я. — Неужели он ничего не говорил обо мне, а только о дневнике да о Бабефе? Ни за что не поверю!
— Как не говорить! Говорил.
— Часто? — спросила я.
— Все время.