«Мы с тобой можем радоваться, — сказал я. — Наши дети, к счастью, не попали в лапы хулиганов. Представь себе, каково бы нам было? Я прихожу в ужас от одной мысли об этом».
«Успокойся, — сказал он. — Наши с тобой дети не из чиновной элиты. Вот от этих-то жертв „культурной революции“ опять кто-то страдает. Конечно, они должны отвечать за то, что творили, но и другие ответственны за то, что допустили все это.
Меня другое волнует. В то время мы молча или даже на словах „неуклонно следовали генеральной линии“, к счастью, только на словах, а не на деле, а иначе оказались бы пособниками „четверки“ и нам вовек не смыть бы этого позора. Меня прошибает холодный пот, как подумаю об этом. Двадцать лет прошло. Сейчас, что ни день, отмечают всякие юбилеи, устраивают торжественные собрания. Что, если устроить собрание, посвященное двадцатой годовщине „культрева“, или отпраздновать десятилетие падения „четверки“? Чтобы не превращаться больше в скотину, стать человеком, думать своим умом, выпрямиться во весь рост, выпятить грудь!»
Не так-то просто, — покачал я головой. — Одни говорят: надо забыть прошлое, другие готовы все списать на «культурную революцию», третьи — вычеркнуть ее одним взмахом пера, а кто-то мечтает устроить еще одну такую «революцию»; одни потеряли из-за нее семью, дом и сами остались калеками, другие сумели извлечь из нее выгоду и по сей день вздыхают о минувшей удаче, надеются, что, может статься, они вновь обретут колдовскую силу превращать людей в скотов. Вот поэтому при звуках арий из «образцовых опер» одни радостно хлопают в ладоши, а других бросает в дрожь. Мы и двадцать лет спустя все терзаемся страшными воспоминаниями, а надо посмотреть глубже, серьезнее отнестись к самим себе, подумать, нет ли тут и нашей вины. Люди должны сделать окончательный вывод. Лучше всего создать музей, «музей культурной революции», — высказал я наконец мысль, которую лелеял в душе десять лет.
«Я прочел твои „Рассказы об Освенциме“, они потрясли меня, словно я сам побывал в этой нацистской фабрике смерти. По-моему, надо все мерзкое, темное, жестокое, страшное, кровавое собрать вместе и выставить на обозрение, ничего не утаивая. Пусть люди увидят все это воочию и крепко-накрепко запомнят. Повторение подобного недопустимо. Нельзя, чтобы нас снова превращали в „коров“, но прежде всего мы сами должны уверовать, что мы не „коровы“, а люди, люди, которые думают своей головой!»
«Верно, верно, — соглашался я. — И все это дьявольское колдовство началось с жонглирования словами. Вдумаемся хорошенько: неожиданные перемены и нелепая суета, ложь и обман, кровавые драмы и калечившие души традиции, фарс взаимных постижений и жестокая беспощадная борьба — и все это ради словесной игры!.. В память того страшного десятилетия мы должны все разъяснить нашим потомкам».
«Вот этому и послужит мемориальный музей, я полностью с тобой согласен. Надо, чтобы люди помнили слова и поступки, свои и чужие, и не забывали любви и ненависти прошедших лет. Музей напомнит нам о нашем собственном долге, об ответственности за „культурную революцию“, принесшую бедствие целым поколениям людей. Кто бы ни были они — жертвы или палачи, лидеры или рядовые, поддерживавшие „культрев“ или нет, цзаофани, „каппутисты“ или оставшиеся в стороне, высокопоставленные или лакеи, — все пусть смотрят в это зеркало и видят, как они сами способствовали „культурной революции“ или боролись против нее. Без этого мы останемся в неоплатном долгу перед потомками. Его надо возместить во что бы то ни стало!» — Его голос пресекся.
Я крепко пожал ему руку.
1 апреля
Перевод Т. Сорокиной
148
ТРЕТИЙ РАЗ О ЖУЙЖУЙ
В январе 1982 года я написал в «Думах» небольшую заметку о своей внучке Жуйжуй. В мае 1985 года мною была написана следующая заметка — «Еще раз о Жуйжуй». И в той, и в другой я написал не только о Жуйжуй, но и о своих взглядах на обучение детей.