Он не сдержал тяжелого вздоха, и мать испуганно замолчала.
— Ну что ты? — Она склонилась над ним.
Он покачал головой, долго молчал.
— Мама, она ведь совсем неплохая, — проговорил он наконец.
Ответ был таким неожиданным, что мать сначала не поняла, а потом закричала сердито:
— Неплохая? Выходит, я плохая!
— Пойми, мама, — волновался он, — я совсем ее не оправдываю.
— Я и не говорю, что оправдываешь. — Мать слегка улыбнулась. — Я только вижу, что она околдовала тебя.
— Не в том дело, — серьезно проговорил он, — вы обе хорошие, это я плохой, никуда не годный и заставляю вас мучиться. Я и представить себе не мог, что мы будем когда-нибудь жить так, как сейчас, что тебе доведется самой готовить, стирать… — Он умолк. Ком подступил к горлу, из глаз полились слезы.
— Не надо об этом, отдохни лучше, ты ни в чем не виноват. Если б не война, разве бы дошли мы до такой бедности, — ласково говорила мать. Она боялась смотреть на сына. Он так исхудал, щеки ввалились, а ведь, когда они приехали сюда, щеки у него были полные, румяные, она хорошо помнит. — Говорят, в будущем году войне конец, это хорошо, иначе все… — Она сказала это, чтобы его успокоить, но он не дал ей закончить.
— Мама, ты говоришь: войне конец, но по всему видно, что враг скоро придет и сюда. Кто знает, может быть, нам придется спасаться бегством… — Он все больше волновался.
— Кто тебе сказал об этом? — Мать не испугалась, просто удивилась. — Положение не так уж серьезно. Говорят, японцы захватили Хунань и Гуанси только затем, чтобы поживиться. Они не смогут долго держаться и вынуждены будут отступить.
— Это хорошо, — устало проговорил он, немного успокоившись. Своего мнения на этот счет у него не было, и он обрадовался сказанному матерью. — Я не совсем ясно представляю себе обстановку. На службе говорят, что складывается она неблагоприятно и наша контора, возможно, переберется в Ланьчжоу.
— В Ланьчжоу? Так далеко? Это все равно что на каторгу. Кто согласится туда ехать? Только богачи, они трусливы, как мыши. Японцы за эти два года и бомбить-то не научились как следует, где уж им добраться до наших мест?! — Мать говорила раздраженно, словно желая выместить хоть на чем-то свое недовольство невесткой. Из жалости к сыну она не сказала ему и половины того, что хотела.
— Я тоже так думаю, впрочем, трудно что-либо предугадать, — ответил он. — Мама, — взволнованно проговорил он, — пойди отдохни, ты так устала.
Мать — единственная его опора.
— Нет, сынок, я не устала, — ласково ответила мать уже совсем другим тоном и присела на край кровати. — Тебе лучше?
— Гораздо лучше. — Он чувствовал страшную усталость, но спать не хотелось. Выглядел он совершенно больным.
— Ты так настрадался за эти годы, неизвестно, что придется еще пережить. Я беспокоюсь за Шушэн. — Мать низко опустила голову и имя невестки произнесла совсем тихо.
Но он услышал. Он долго молчал, потом вздохнул. Мать посидела еще немного и, увидев, что Вэньсюань закрыл глаза, тихонько вышла из комнаты. Но тут же вернулась, прикрыла дверь, но не задвинула задвижку, и поставила у двери стул, погасила свет и прошла в свою комнату.
Он не спал, закрыл глаза только затем, чтобы успокоить мать. Мысль его усиленно работала. И о чем бы он ни думал, перед глазами стояло лицо Шушэн: то смеющееся, то плачущее, то сердитое, то грустное. Он измучился, был весь в поту, голова раскалывалась от боли. Он напряженно прислушивался, боясь пропустить ее шаги. Из соседней комнаты падала еле заметная полоска света. Вдруг взгляд его остановился на стуле у двери. «Почему Шушэн не возвращается?» — думал он. Закашляла мать. Как она страдает! Наверное, уже поздно? Да, пробило одиннадцать. Шушэн скоро придет. Что-то зашуршало — это крысы. Одна из них подбежала к его кровати. Что ей здесь надо? Ах да, его туфли. Если она еще раз их прогрызет, ему не в чем будет выйти на улицу. Каждый вечер, прежде чем лечь в постель, он убирал туфли в старенький чемодан, который стоял под кроватью, но сегодня забыл это сделать. И теперь не мог спокойно лежать. Он быстренько поднялся и спрятал туфли в чемодан. Крысу как ветром сдуло.
Он снова сказал себе: «Надо уснуть», но только закрыл глаза, как услышал постукивание каблучков по лестнице. Однако Шушэн не появлялась. Почему ее до сих пор нет?
Наконец он уснул, точнее, впал в тяжелое полузабытье, но то и дело просыпался. Ее все не было. Сны он видел безрадостные и старался не спать. В комнате матери погас свет, он не знал, сколько времени. Вдруг в тишину улицы ворвался истошный крик: «Сладкий напиток из пшеничной муки!» Этот крик принадлежал старику, который кричал ночи напролет в любую погоду. Вэньсюаня стало знобить, словно вместе с криком старика в комнату ворвался ледяной ветер.