Я представляла себе, как постепенно старею и мне приходится накладывать на лицо все больше косметики, я уже видела себя пожилой и одинокой светской дамой, занятой кипучей деятельностью в клубах и различных благотворительных учреждениях и время от времени заводящей короткие интрижки со все более молодыми людьми, которые тайком сопровождают ее в заграничных поездках с «деловыми и развлекательными целями». Уф! Может быть, такая вольная жизнь и не плоха, только не всем она по вкусу. И тогда я окрутила самого подходящего, на мой взгляд, молодого человека и вышла за него замуж. Сегодня утром.
Судя по ее описанию, свадьба была грандиозной. Она заверила, что об этом будут писать все газеты — «и не в разделе светской хроники, а на первой полосе».
— Ваши родители — люди с положением? — спросил он.
— Папа — один из влиятельнейших членов кабинета, мама — признанная красавица, а у мужа три или четыре поколения предков — «сахарные бароны»[7]. Но дело не в этом. Я хочу сказать, не поэтому о свадьбе сообщат на первой полосе… Я легко могу себе представить этот репортаж: «НЕВЕСТА ГОДА СЛИШКОМ ПОСПЕШНО ПОКИДАЕТ ТОРЖЕСТВО». И дальше: «Поднимаясь по лестнице, невеста в очаровательном парижском туалете вдруг со смехом швырнула букет в лицо жениху, к огромному удивлению высшего света Манилы, собравшегося на церемонию бракосочетания».
— Неужели вы сделали это? — смущенно спросил он.
Она рассмеялась.
— Нет, конечно, нет. После венчания вся эта шумная толпа собралась в нашем доме на свадебный завтрак. За столом муж посмотрел на меня, а я — на него, и он спросил, не лучше ли нам удрать к нему и начать упаковываться — мы собирались провести медовый месяц в Америке. Я ночей не спала, с ужасом ожидая этого момента. Я панически боялась, что, когда он увидит мое уродство, все будет кончено. Мне вспомнилась маленькая девочка, горько плакавшая у пруда… голая кукла по имени Минни, неожиданно потемневшее небо… Но я храбро улыбнулась мужу и согласилась, только попросила подождать, потому что мне надо было переодеться. Я поднялась наверх и действительно переоделась, а потом тихонько выбралась черным ходом на улицу, взяла такси и поехала в аэропорт, где села на первый же самолет. И вот я здесь.
Здесь — это в Гонконге в середине зимы.
«Но почему именно здесь?» — подумал Пепе Монсон, смущенно отводя глаза от ее лица и с удивлением рассматривая собственный кабинет, словно впервые видел его. Давно знакомые предметы в зыбкой дымке проплывали перед его взором: потертый ковер на полу, придвинутый к стене диван возле двери, два скрещенных филиппинских флага под портретом генерала Агинальдо[8], распятие на книжной полке между бронзовыми подсвечниками, рогатые головы буйволов-тамарао над закрытыми окнами…
За окнами мерно колыхался густой туман, крики уличных торговцев, долетая до четвертого этажа, превращались в еле слышный шепот. Пепе Монсон был благодарен пасмурному дню и за туман, и за тишину, но предпочел бы привычный вид за окном: бухта со снующими джонками и паромами, белые ряды домов, встающих прямо из моря, скала острова, круто поднимающаяся сразу за ними и усеянная игрушечными домиками, которые повисали ожерельями вокруг отдельных пиков или скапливались уютными группками на пологих склонах. Но сейчас туман скрывал все, в кабинете горел свет и было холодно, а перед столом Пепе сидела закутанная в черный мех молодая женщина в надвинутой на глаза шляпке, бросавшей тень на лицо, и жемчуга на ее шее тускло поблескивали всякий раз, как она наклонялась вперед.
— Но почему вы пришли именно ко мне? — спросил он. — Вам кто-нибудь говорил обо мне?
— Да. Кикай Валеро. Она сказала, что вы сделали просто чудо с ее лошадью. И я решила обратиться к вам. Кроме того, вы мой соотечественник. Вы ведь филиппинец?
— Мой отец — филиппинец, и мать была с Филиппин. Так что, думаю, я тоже филиппинец, хотя я родился здесь и ни разу не был на Филиппинах.
7
Так на Филиппинах называют владельцев плантаций сахарного тростника. —
8
Агинальдо и Фами, Эмилио (1869–1964) — лидер антииспанской национально-освободительной революции на Филиппинах в 1896–1898 гг.