Насколько Пако мог припомнить, то был единственный случай, когда отец рассказывал ему о Филиппинах, и он снова вспомнил об этом разговоре, когда с палубы парохода, на котором впервые в жизни плыл на гастроли в Манилу, взглянул вверх и вдруг увидел горную цепь, действительно напоминавшую спящую женщину. Вцепившись в поручни и с радостным удивлением глядя на никогда не виданные, но тем не менее знакомые контуры, он вдруг вспомнил, как тринадцатилетним мальчиком сидел на кровати, уставившись на фотографию, и пытался вызвать в душе хоть какой-нибудь отклик на смерть отца, а на кухне всхлипывала мать, готовившая завтрак. И все то время, что Пако был в Маниле, он каждый раз изумлялся, когда, подняв глаза, вдруг видел силуэт спящей женщины, вычерченный на ясном небе; это изумление растопило безразличие, с которым он ступил на землю предков: он ощущал теперь нечто похожее на родственные чувства, на радость возвращения домой.
К тому времени, когда он встретил сеньору де Видаль, он уже искренне заинтересовался Манилой и был готов заинтересоваться любой женщиной, пикантно сочетающей в себе первобытный мистицизм и бездумную современность; это сочетание — он уже понял — было отличительной чертой Манилы и людей, ее населявших: развязные девицы самозабвенно танцевали всю ночь в кабаре, а на рассвете, прикрыв лица черной вуалью, отправлялись в церковь к утренней мессе; юноши, одетые по последней голливудской моде, говорили на американском сленге, но тем не менее носили нательные крестики; по запруженным автомобилями улицам мимо роскошных кинотеатров шествовали за Черным Христом[13] кающиеся босые грешники в венках из зеленых листьев, а над всем этим; над толпой и горячей пылью, над скелетами разрушенных зданий и над веселыми кабаре возвышались горы — спящая глубоким сном женщина, окутанная мифами, легендами и мистикой, ибо она, как говорили люди, была древней богиней этой земли, заколдованная и обреченная спать тысячу лет; но, когда она проснется, снова наступит золотой век и не будет больше ни страданий, ни мучений, ни богатых, ни бедных. Поэтому Пако, впервые встретив сеньору де Видаль (к тому времени он уже больше месяца пробыл в Маниле и исследовал город квартал за кварталом, улицу за улицей), сразу же узнал ее, как узнал напоминавшие спящую женщину горы, которые впервые увидел с палубы парохода.
Нельзя сказать, что сеньора напоминала сомнамбулу — отнюдь нет. Она была вполне нормальной и весьма энергичной женщиной — и в то же время какой-то безмятежной, не от мира сего. Ее невозмутимость была частью ее существа — сеньора делала что хотела, но без всякой бравады. В первый же вечер, когда сеньора появилась в ночном клубе «Манила — Гонконг», она пригласила Пако за свой столик — его в паузах всегда кто-нибудь приглашал, чтобы расспросить о филиппинцах в Гонконге, — но она не справлялась об общих знакомых, ее интересовал сам Гонконг, где, по ее словам, она провела свой второй медовый месяц, а потом нередко проводила с мужем отпуск; она и после войны бывала там, но всякий раз лишь по нескольку часов, пролетом в Европу или Америку. Она хотела знать, очень ли война изменила Гонконг. Он начал было рассказывать, но она перебила его и спросила, почему он весь вечер выглядит таким возбужденным и счастливым. Пако рассмеялся, подхватил затеянный ею разговор и, пока не настало время возвращаться к оркестру, рассказывал ей о своих исследованиях манильских улиц, о радостях открытий. Она была в обществе нескольких девушек («Не мои дочери», — представила она их Пако) и изредка танцевала с молодыми людьми этих девушек, но большей частью сидела одна за столиком, грызя соленые арбузные семечки и болтая с окружающими.
Вскоре после полуночи, перед тем как уйти, она снова пригласила Пако за столик и предложила — раз уж он так интересуется Манилой, а она — Гонконгом — встретиться еще раз «для обмена информацией». Он согласился. Она дала ему свою визитную карточку, и поздним утром следующего дня — а потом это повторялось каждый день — они встретились у нее дома, в белом особняке в испанском стиле на окраине города, где пролегали тенистые, аккуратно замощенные улицы и было много недавно построенных вилл, а на спускающихся уступами лужайках, портя общее впечатление, красовались предупреждающие надписи: «Осторожно — злые собаки!» или «Внимание — вооруженная охрана!».