Эльза. …какой-нибудь искусственный бархат, я полагаю.
Чарли. А кто, черт побери, они такие?
Дон Перико. Это Художник и его совесть.
Донья Лоленг. Шелковая тафта подойдет лучше.
Чарли (улыбается Портрету). Не думаю, чтобы я им очень нравился…
Пепанг. Или желтая шелковая кисея…
Чарли. Собственно, я им вовсе не нравлюсь!
Пэтси. Ах, Эльза, представь себе такое платье из белого тюля!
Маноло. Что ж, Чарли, для тебя это нечто новенькое.
Эльза (оглядывается). Чарли, дай мне авторучку. И лист бумаги.
Чарли завороженно смотрит на Портрет и не слышит ее.
Маноло. Собственно, все мы не очень-то любим друг друга.
Донья Лоленг (тоже оглядывается). Да быстрее же, быстрее, негодник!
Чарли (недоуменно). А?
Донья Лоленг. Pero, que animal![158]
Эльза. Авторучку, Чарли, и листок бумаги.
Чарли. Простите, милые дамы. Вот, пожалуйста. (Дает Эльзе авторучку и записную книжку.)
Маноло. Нет, мы совсем не любим друг друга. Тогда хотел бы я знать, зачем мы болтаемся вместе.
Дон Перико. Чтобы не болтаться отдельно.
Эльза (оценивающе смотрит на Портрет, держа ручку над записной книжкой). Я хотела бы передать этот чистый классический эффект…
Маноло. Кроме того, мы любим терзать друг друга.
Эльза. Мраморная косметика…
Дон Перико. И быть терзаемыми.
Эльза. Руки и одно плечо обнажены…
Чарли. Вы хотите сказать, мне нравится, когда меня терзают?
Эльза. …никаких драгоценностей…
Дон Перико. Да, Чарли, — и я тебе очень сочувствую…
Эльза. …и греческая прическа.
Дон Перико…но ничем не могу помочь.
Пэтси. А сандалии, Эльза?
Дон Перико. Ты рожден, чтобы быть жертвой…
Эльза. Да, конечно, сандалии…
Дон Перико. …чтобы быть пожранным.
Эльза. …точно такие же, как на нем. Видите эти черно-красные сандалии? «Драматический эффект» — вот как это называется. О, теперь у меня в голове полный ансамбль. Минутку… (Быстро набрасывает рисунок, поглядывая на Портрет.)
Женщины внимательно смотрят, не обращая внимания на мужской разговор.
Чарли. Ну и ну! А я-то думал, я сам пожираю. И мне уже становилось не по себе от этого, сенатор. Да, у меня тоже есть совесть, как и у этого парня, — совесть, которая у меня на спине. И я чувствую на шее ее горячее дыхание.
Дон Перико. Это, Чарли, вовсе не твоя совесть. Это воздух, погода, климат нашего времени — беспокойство виноватого мира.
Маноло. Все мы, Чарли, чувствуем на шее это горячее дыхание и потому очень нервничаем. Может быть, именно поэтому мы так мерзко относимся друг к другу. Мы как дурные дети, которые ждут, что их вот-вот накажут, и срывают зло друг на друге.
Дон Перико. Или как обитатели ада, Маноло.
Маноло. Совершенно верно, сенатор!
Эльза (показывает эскиз). Вот, теперь понимаете мой замысел? И, милые мои, представьте себе только эту цветовую гамму!
Чарли. О’кей, но кто затеял этот ад, сенатор? Не забывайте: я просто пришел и увидел, что он уже открыт для посетителей!
Донья Лоленг. Я понимаю твой замысел, Эльза, я сама бы могла его использовать…
Дон Перико. Я знаю, что в нем всегда найдется место любому, кто только что пришел и нашел его «открытым для посетителей», Чарли!
Пэтси. Я могла бы надеть такое платье на Новый год…
Чарли. Лучше бы я нашел место, где выпить.
Донья Лоленг. О Пэтси, ты — и в греческой тунике?
Дон Перико. Выпивка за счет заведения, Чарли. Только в этом я могу помочь тебе.
Пэтси. Ну да, мамочка хочет, чтобы я оставалась маленьким голеньким пупсиком!
Чарли. Это я бы хотел остаться голеньким пупсиком!
Маноло. Ты и так им остался!
Дон Перико. И останешься, даже когда протрубит последняя труба.
Донья Лоленг. Стиль этой картины слишком строг для тебя, дорогая.
Маноло. Стиль этой картины слишком строг для всех нас. Мы не герои — мы просто голенькие пупсики!