— У каждого писателя был свой путь к революции, — говорил Лао Шэ. — У меня было немного произведений, посвященных антиимпериалистической, антифеодальной тематике. В ту пору я недостаточно усвоил революционную теорию, не совсем ясно понимал практические средства, с помощью которых революции осуществляются. В сущности, я опирался на небольшой опыт, на свои наблюдения общественной жизни, на накопившееся в моем сердце негодование против людей и правительств, угнетавших народы. Это нашло свое выражение в моих романах «Философия старого Чжана» и «Отец и сын Ма». Когда это было? Вскоре после того, как завершилась революция, начатая 4 мая 1919 года, мы сделали первые шаги от «литературной революции» к революционной литературе. В стране обозначился подъем пролетарской литературы. Споры продолжались, у меня была своя точка зрения. Я считал, что взятое направление было верным, однако многие произведения наших пролетарских писателей в тот момент не могли меня удовлетворить ни по содержанию, ни по форме. Тем не менее вскоре я начал писать такие свои рассказы, как «Братья». Я ссылаюсь на этот рассказ не потому, что он лучше или хуже других, но лишь с целью показать влияние на мое творчество пролетарской революционной литературы. Теперь этот рассказ кажется мне несовершенным, но тогда он свидетельствовал о сдвигах в моем сознании. В первом варианте повести «Серп лупы», который сгорел при пожаре шанхайского издательства, одним из центральных образов был отец моей героини — человек передовых взглядов, коммунист. Я показал, что моя героиня выросла в лишениях, показал ее противоречивый характер, по я не решился показать, какими путями она придет в революцию. Почему? Скажу откровенно: мое понимание революции было книжным, а я не решался писать о практических делах революции на основе того, что вычитал в книгах. Сказывалось и влияние европейской буржуазной литературы. В итоге моим произведениям не хватало активности, созидательного действия. Как говорят у нас, хотелось отведать супа, и был страх обжечься. Так обозначался мой творческий путь. Я понимаю, что нет для человека задачи более сложной, чем говорить о своем труде. Как ни хорошо зеркало, но человек, желающий рассмотреть себя в нем, многого не видит…
После этой беседы я не видел Лао Шэ много лет. Из газет я знал, что вскоре после освобождения писатель вернулся в свой родной Пекин, создал новую пьесу, которая была принята несколькими театрами. Пьеса посвящена судьбе китайской актрисы, которая в новом китайском обществе обретает человеческое достоинство и подлинную радость творчества.
Пьеса была хорошо принята китайской прессой, отметившей, что это первое произведение Лао Шэ, написанное им после освобождения, свидетельствует о том, что писатель нашел свое место в новом Китае. Китайский зритель с благодарностью встретил пьесу Лао Шэ — она повсюду имела успех.
Как это часто бывает с людьми искусства, успех «Фан Чжэнчжу» вдохновил Лао Шэ на создание новой пьесы. Это была «Лунсюйгоу». Немногие произведения новой китайской литературы получали столь единодушную восторженную оценку. Критик Чжоу Ян отозвался тогда на новую пьесу Лао Шэ статьей, названной весьма характерно: «Чему мы должны учиться у автора „Лунсюйгоу“». «Лао Шэ, — писал критик, — почерпнул в революции новые творческие силы, очень многому научился и, что весьма важно, продолжает учиться. И мы хотим пожелать всем работникам литературы и искусства идти по пути, избранному Лао Шэ».
Что же собой представляла эта пьеса? Приехав в Пекин, я едва ли не в первый же свободный вечер побывал в столичном художественном театре на спектакле «Лунсюйгоу».
Я смотрел «Лунсюйгоу», и в памяти возникали сычуаньская деревенька Лайцзяцяо и Лао Шэ, мечтавший о возвращении в свой родной Пекин. Да, пьеса эта была не только выражением патриотических чувств Лао Шэ, но и бесценным даром писателя родному городу. Ничто так не выражало радости писателя, вернувшегося в отчий дом, как эта пьеса, хотя начиналась она с событий печальных, очень печальных.