Он помедлил, нахмурился, обратил очки ко мне — наши лица были за несколько дюймов, — глаза его расширились, брови поднялись, а рот подобрался почти в комическом недоумении: он тыкал пальцем в найденную строчку.
— Тут близнецы. Вы, согласно метрике, Джеймс Джозеф, а другой — Роберт Бернард. — Он отпрянул, взглянул на меня поверх очков и словно что-то заподозрил. — Вы мне про брата Роберта ничего ведь не сказали?
— Роберт умер, — поспешил заверить я. — А мне только и нужно проверить дату, имена родителей, и хорошо бы еще узнать, где они тут жили. У вас, я вижу, написано, что они обитали на Главной улице.
Его нижняя губа выпятилась по-лошадиному. Он снял очки, задумчиво подышал на стекла, протер их, посмотрел на меня, как преподаватель, не желающий обескураживать ученика, от которого ожидал лучшего ответа, и с грустным оживлением сказал, захлопывая гроссбух:
— А вот мы иначе попытаем счастья. Тут у нас есть один старичок, такой Айк Смит, ему будто бы восемьдесят два. Это значит, он родился в 1883-м и, когда вы появились на свет, был уже семнадцати лет от роду. С ним стоит поговорить.
Мне бы уж давно махнуть рукой, но я намертво вцепился в клочок Собственной Жизни, который, как я все же чувствовал, или, вернее, надеялся, застрял в моем лживом досье. Ведь настоящих близнецов — и это мне было откуда-то известно: журналисты знают понемногу обо всем, — так вот, настоящих близнецов порождает одно оплодотворенное яйцо, а не два, синхронно развивающихся; и поэтому судьба одного из порождений очень просто может оказаться зеркальным отражением судьбы другого.
Далеко идти нам не пришлось. С церковной паперти его преподобие указал зонтиком на черепахообразное существо, то бишь на согбенного в три погибели старика; с помощью двух палок он не столько шел, сколько перемещался по пустынной Главной улице. Одолевая фут за футом, он, видимо, жертва старческого артрита, ни единожды не опустил свою черепашью головенку к земле, по которой, бывало, расхаживал гоголем.
— Ходить он не может, — заметил мой провожатый. — Не слышит и не видит. И обоняние вряд ли сохранил. Ну, палки свои, наверное, как-то осязает. Вкус ежедневно ублажает пинтой портера. Раз в месяц приходит ко мне исповедоваться. Я вам, разумеется, не скажу, в чем он мне исповедуется, — знал бы в чем, тоже бы не сказал! Одно скажу: держаться от него надо подальше, а то заплюет — на это он мастак.
Мы подошли, остановили его, и служитель божий заговорил так громко, что каждое слово наверняка достигало ушей за всеми безликими окнами. Это скрюченное черепахоподобие было двадцатидвухлетним парнюгой, когда мне шел шестой год; и никогда больше ему не будет двадцать два, а мне будет — со временем. Его сдавленный голос, шамканье и местный выговор были для меня совершенно невнятны, и я едва ли разобрал слово-другое из тех, что он проквакал в ответ на выкрики священника, но тот, должно быть, понял больше, потому что общались они долго, подхихикивая и жестикулируя; наконец патер обрадованно пожал ему клешню, шепнул мне: «Дайте ему шиллинг» — и, когда я расстался с монетой, принял меня под руку и взял на себя дальнейшее.
— Дело в шляпе, мистер Янгер. Отыскалось ваше детство. Разузнали мы немного, но, может быть, этого достаточно.
Мы двинулись по пустой улице; он чему-то хихикнул про себя, но подавил смешок и обратил мое внимание на новейшие «доделки» и «перестройки», с виду неотличимые от всего прежнего. Вскоре он пожал мне локоть, приглашая остановиться на краю тротуара и взглянуть на противоположную сторону широкой улицы. Не сводя с меня глаз, он едва заметным кивком указал на пивную, над которой возвышались четыре жилых этажа: дом сверху донизу был выкрашен в такой отчаянно красный цвет, что выделялся наподобие небоскреба.
— Айк Смит говорит, что при вашем отце он был зеленый.
И действительно, я различил на красном зеленоватые пятна, точно зеленая исподница сквозила в прорехах алого платья.
— Посмотрите на вывеску, — прошептал он с каким-то, на мой слух, непонятным злорадством. — Не мешало бы ее подновить. Хозяина зовут Данагер. Айк Смит говорит, если присмотреться, так из-под Данагера видна другая фамилия. И правда: вон «Я», вон прежнее «н». Видите? Когда Айк Смит бегал, задрав штаны, у этой пивной было два хозяина, два брата. Боб Янгер, наш дядя. И Джеральд Янгер, наш папа. Вот оно, мистер Янгер, то древо, от которого отскочила наша щепка.