— Mal du pays? Да, такие слова я, полуобернувшись, сказала тебе в тот сочельник, но слышала-то я в это время, как Реджи принимает у себя внизу пациентку, леди Бреффни, в девичестве Макмагон. Она была из простых; вышла замуж и заважничала. Она носила своего первого ребенка. Реджи на диво умел обходиться с такими женщинами — сочувствовал, ободрял, очаровывал: на нужный срок он обаятелен с избытком. В былые дни, я уверена, особый секрет его обаяния для беременных заключался в том, что они вздыхали по нему, по такому сильному, высокому, бодрому, атлетически сложенному мужчине, жена которого не может родить ему ребенка — они бы смогли.
Я вернулась к огню от туманного окна, села и сказала тебе: «Я хочу развестись с Реджи». Тебя это шокировало — не потому, что ты был католик и не признавал развода — я же говорю, на мой взгляд ты и тогда, по существу, ни во что не верил, а уж потом, — она лукаво улыбнулась, — и того меньше. Шокировала я тебя, объяснив, что вырвать развод у Реджи можно лишь при одном условии: изображать виновницу придется мне. Ты сразу обозвал его свиньей, а я взяла под защиту. Ведь Реджи вовсе не мерзавец, просто ему плевать на все, кроме спорта и своей работы, и, по мне, пусть бы развод обставляли как угодно, только вот мать с отцом огорчатся, когда мое прелюбодеяние будут обличать в английском суде и смаковать в газетах.
Тут ты вскипел, а внизу зарычал автомобиль, хлопнула входная дверь, и Реджи взбежал к нам по лестнице. Я представила тебя как друга семьи. Он пустил в ход все свое обаяние, да ты ему и правда очень понравился, он выпил с нами грогу и просил его извинить — ему надо, сказал он, бегом бежать к себе в клуб, праздновать там сочельник.
— Хотел бы я припомнить, каков он тогда был.
Она повела глазами и указала на дальнюю стену. Я подошел к портрету. В три четверти, за рабочим столом, опершись на правую руку, левая на подлокотнике кресла, голова повернута к художнику или зрителю, легкая, насмешливая, чуть высокомерная улыбка. Белокурые волосы, голубые глаза, выпяченная нижняя губа, свежий румянец, довольно интересное лицо. Я было подумал, что это Орпен, но тут же вспомнил блистательного орпеновского ученика Лео Уилена.
— Когда написан? — спросил я не оборачиваясь, не отрывая восхищенного взгляда от мастерской работы и любопытной натуры. — Кисти Уилена?
— В тридцать пятом. Да, Уилен был тогда в большой моде.
Я возвратился к камину.
— Очень впечатляет.
— В тот день вы встретились впервые, и он на тебя произвел такое впечатление, что мне даже смешно стало, но я не рассердилась и не удивилась, когда ты после его ухода изумленно спросил: «Развод? По-моему, славный малый. Чем он вам плох?» Я подождала, пока снова грохнула входная дверь и его «бентли» отъехал, потом сказала — и ты был первый и последний человек, которому я это сказала, очень уж в гнусном настроении ты застал меня в тот сочельник: «Всем он хорош, хоть и нудноват, — только он ничего не может. А я хочу иметь детей». Тут он, конечно, был чем слабее, тем сильнее: он ведь знал, что ничего подобного я на суде не скажу. Знал, что я понимаю: не быть ему после этого гинекологом, в Дублине во всяком случае.
Неужели все это правда? Импотент? Тот здоровяк, которого я увидел утром в Росмин-парке? У нее же есть взрослая дочь, Анадиона. И они по-прежнему живут вместе. Разве что Анадиона не его дочь?
— Вернувшись в Колчестер, ты написал мне, я ответила, и мы стали переписываться довольно часто. В феврале моя мать заболела, мне пришлось съездить в Англию, ты явился в Лондон, и мы обедали с тобой в ричмондском кафе Шортта. Ты приехал в Ирландию на Пасху. Реджи потащил тебя играть в гольф, а услышав, что ты член Королевского яхт-клуба в Харидже, стал чуть не силком вербовать к себе в экипаж — в середине мая они собирались в Ниццу. Я просила тебя не плыть с ним — всю зиму у нас болезненно назревал развод, и я боялась, что он начнет втягивать тебя в наши дрязги, как мы уже втянули большинство друзей, которые сделались чем-то вроде прокладки: он на одном конце стола, я на другом, а между нами гости. Я знала, что ты полувлюблен в меня, и вовсе не хотела демонстрировать тебе неприглядную сторону моей жизни. И очень обрадовалась, когда ты сказал, что в Ниццу с ним не поплывешь, не выйдет, но зато обещал, не знаю уж, ради меня или нет, что заедешь туда к нам на пару дней под Духов день.