Вот дом, в котором я жил и вырос,
где, растворяя утром окно
во двор-колодец, мне суждено
страдать от жажды. Так уж случилось,
что этот город, в который влюблён,
фотогеничный со всех сторон,
равно прекрасный и в фас, и в профиль,
где я, двадцать лет отходив в “Сайгон”,
выпил цистерну плохого кофе,
давит меня, как гранитный гроб.
Но такой уж, видно, я остолоп,
предпочитающий жить в могиле.
Всё ожидаю всемирный потоп
именно здесь, увидеть чтоб
тонущим Александрийский Столп
и среди волн золотые шпили.
Вот сюжет картины — “Приплыли”.
* * *
Над головой бабахнет пушка.
Асфальт размякнет от жары.
Июньским пухом, как подушки,
набиты пыльные дворы.
Присядь на низенькой скамейке
и закури, и спичку брось.
Огня медлительная змейка
ползёт от ног. Прожги насквозь
сухую землю под ногами.
Как безобидно это пламя.
Куда ни глянешь — пух летит
июньский, белый, тополиный.
Такая чудная перина
у самых ног моих горит.
Ну вот — ещё одна примета
скупого питерского лета.
Я знаю множество примет —
родимых пятен Ленинграда.
А впрочем, хватит. Мне не надо
деталей. Пусть другой поэт
займётся этим крохоборством.
Пускай достойный акмеист,
чураясь собственного сходства,
как будто на руку нечист,
вставляет в стих то башню крана,
то землеройный агрегат,
а я не стану. Мне простят,
надеюсь, мелкие изъяны.
* * *
Ночью в подъезде, где лампочки то ли разбили,
то ли свинтили — стоишь, к темноте привыкая.
Дом словно вымер, как будто его разбомбили
и расселили уже. Тишина-то какая.
Словно полопались все заводные пружины.
Вытянув руку, бредёшь и бубнишь поневоле:
“Нужно б свечей прикупить, фитилей, керосину,
масла лампадного, спичек, поваренной соли…”
* * *
Хоромы сменив на полати,
свершив переезда обряд,
толкаясь на Старом Арбате,
зачем я так выпукло рад,
узнав на лубочной картинке
ограду, двойной светофор
в том месте, где улица Глинки
впадает в Никольский собор?
Зачем я цепляюсь за место,
коль время едино для всех?
Сквозь город, не стоящий мессы,
почти презирая успех,
бреду, то ли слаб, то ли болен.
Но вот наступает тот миг,
когда с четырёх колоколен
вещает единый язык.
И вновь вдоль изгибов канала
иду неизвестно куда.
Ты помнишь, ведь здесь протекала
иная, живая вода,
иные деревья шумели
под тёплым весенним дождём,
где Росси, Ринальди, Растрелли
рокочут, как пойманный гром.
И даже не верится толком,
что всё это сходит на нет.
Лишь ты, безымянным осколком
в пространстве блуждая, поэт,
ещё не предвидишь, не знаешь
куда и зачем возлетишь,