но мы их окликаем поимённо.
Вот Сириус, вот Марс, а вот Венера.
Произношу нелепые слова.
Ни разу звёзд живьём на небосфере
не наблюдал. Лишь в юности, когда
расслабиться ходили в планетарий.
По небу звёздному идёт прогулка,
темно и тихо — мы портвейном булькаем.
Скользит над нами звёздная указка…
О, женщина, экскурсовод по звёздам,
жива ли ты?
И жив ли звёздный мир?
* * *
Наглая, подлая, пьяная,
лживая в покаянии,
что ж ты хитришь, страна моя?
Всё из-за подаяния?
Ну а своё? Раскрадено?
Иль за гроши распродано?
Так ведь и сдохнешь, гадина,
бедная моя Родина.
Храма ворота заперты.
Впору пройти сторонкою.
Что ж я стою у паперти,
мелочь в кармане комкаю?
Что ж я гляжу с надеждою
в это лицо испитое,
силясь припомнить прежнее,
давнее, позабытое?
* * *
Переболела моя душа,
перетерпела, перестрадала.
Да и не стоили ни гроша
прежней поэзии причиндалы.
Словно старьёвщик, бредёт поэт,
под лопухами шурует палкой.
Что ни стихи — толчея примет —
смесь антикварной лавки и свалки,
или метафор крутой замес…
Да неужели не отстоится
смутного времени злая взвесь
в полупохмельных глазах провидца?
* * *
Камень и дерево. Только не нужно железа,
этой торчащей наружу витой арматуры,
ржавчины этой не нужно, архитектуры
сплошь напряжённой. Напоминают протезы
эти строения, напрочь лишённые смысла,
даже и в массе своей — инородное тело.
Пара ободранных сосенок здесь уцелела
да одуванчик торчит из земли с укоризной.
В слое культурном, который оставим потомкам,
что ты найдёшь, археолог? У каждого дома
груду бутылочных пробок? Зелёным осколкам
счёт потеряют, копая у стен гастронома.
Однообразие — вот нашей жизни примета.
Не летописец, нам этого даром не надо,
а самописец бесстрастный всё чертит и чертит
ровную линию смерти — ни взлёта, ни спада.
* * *
Утро моё седое —
Здравствуй!
Пора проститься.
Тёплой морской золою
горло полощет птица.
Тут бы и стать собою,
молча обнять подругу.
Солнце над головою
встало, пошло по кругу.
Тут бы и перестроить
клин журавлиный взглядом…
Только для нас с тобою
даже и лжи не надо.
* * *
Я пытался жить, теребил судьбу по старинке,
расплетая нить, первозданным любуясь цветом.
Не скопил в глазу ни одной золотой соринки,
ничего не скопил. Никогда не жалел об этом.
Я всё брёвна таскал, да укладывал там, где надо.
Я почти устал, но не жду от судьбы пощады,
хоть давно замыслил изведать иную долю.
Говорят же, — есть на свете покой и воля.
Только издавна рабское что-то во мне засело,