— Сравните!
Но антиквар не стал сравнивать. Положив листок на ладонь, он вдруг далеко отвел руку и взглянул со стороны.
— Его ли это рука?
— Его рука.
— Ой ли? — по-стариковски сказал антиквар. — А если нет? Знаете ли что, оставьте этот листок мне я тут кое с кем посоветуюсь, а завтра зайдете.
— Нет, я не могу оставить.
Антиквар замолчал. Он с первого взгляда увидел, что и рука его и вариант неизвестный.
— Сколько просите? — уже другим, деревянным голосом спросил он.
— Шестьсот рублей.
И они уставились друг на друга: старик — хмуро, из-под желтых, седых бровей, а Неворожин — холодно улыбаясь.
Новый покупатель вошел в лавку, пожилой, в обвислом пальто, с брезгливым, сероватым лицом. Очевидно, в этой лавке он был завсегдатаем, потому что антиквар выбежал к нему, старомодно кланяясь, и сейчас же стал показывать книги.
— Вот-с, Николай Дмитриевич, а у меня для вас новость: «Журнал для милых»…
Раздумывая, Неворожин прислушивался к разговору. Была минута, когда он уже сделал шаг к выходу, потом вернулся.
Без сомнения, он очень нуждался в деньгах, потому что цена за этот листок — шестьсот рублей — была небольшая.
— Может быть, вы сначала со мной кончите, — сказал он антиквару.
Тот подошел.
— Берите за пятьсот.
Листок, исписанный знаменитой рукой, лежал между ними. Только на одну секунду антиквар с жадностью взглянул на него из-под очков. «Эх, мало спросил», — подумал Неворожин.
— Не могу. Двести рублей — пожалуйста!
Машинально перелистав несколько страниц, второй посетитель вдруг закрыл книгу и тоже скосился на листок. Потом подошел поближе.
— Можно посмотреть?
— Нет, нельзя… — И Неворожин закрыл листок ладонью. — Четыреста, — одними губами сказал он антиквару.
Старик вынул бумажник. Со всей нерешительностью скупца, которому трудно расстаться с деньгами, как бы ни было выгодно дело, он долго мусолил пятерки и тройки, а второй посетитель все не отходил от прилавка, как будто стараясь сквозь ладонь рассмотреть рукопись знаменитого человека.
— Двести, — сосчитал наконец антиквар и бережно спрятал бумажник.
Ничего не ответив, Неворожин взял листок и стал открывать портфель. Должно быть, замок был неисправен, потому что портфель расстегнулся не сразу.
— Ну ладно, двести пятьдесят! Куда же вы?
Неворожин вышел из лавки и остановился в двух шагах. С минуту он раздумывал, жестко поджав губы, потом пошел и скрылся в толкучке, начинавшейся сразу за Ветошным рядом.
Антиквар хмуро смотрел ему вслед.
— Что он предлагал? — жадно спросил пожилой посетитель.
Бормоча что-то, старик переправлял деньги с прилавка в бумажник.
— Вы отобрали книги, Николай Дмитриевич? — сказал он, как будто не расслышав вопроса. — У меня из карикатур еще Лебедева есть один альбом и Щедровский. Если нужно, могу завтра же принести, они у меня на дому.
— Что он предлагал вам? Автограф? Чей?
— Пушкина, — нехотя пробормотал букинист.
— Какого Пушкина? Василия?
— Нет, Александра…
Он не успел окончить «Сергеевича», как тот повернулся и почти бегом вышел из лавки.
Он бы догнал Неворожина, обойдя Ветошный ряд вдоль каменного здания рынка. Но он пошел наперерез и сейчас же запутался среди ларьков, лотков и баб, продававших шипящую колбасу прямо с жаровен.
В этот день в седьмом часу вечера к Московскому вокзалу, который назывался тогда еще Октябрьским, был подан поезд Ленинград — Минеральные Воды, и контролеры раздвинули решетку, загораживающую выход на перрон.
Очередь, переходившая у решетки в бесформенную толпу, подалась назад, потом вперед и двинулась медленно и шумно.
В стороне, у большого вокзального окна, в котором видна была склонившаяся над аппаратом голова телеграфистки, стояли два пассажира: один — маленький, старый, усатый, в высоких сапогах и полувоенном костюме; другой — юноша лет восемнадцати-двадцати. Юноша уже два раза подхватывал чемодан, но старик осаживал, и довольно резко.
Очередь поредела, и тогда они поставили вещи в вагон и стали гулять по платформе.
Должно быть, все уже было переговорено, потому что они долго ходили и молчали. Потом обнялись.
— Рано еще, — сказал Карташихин и, обернувшись, стал искать вокзальные часы, — без пяти семь, а поезд в семь десять.
Лев Иваныч тоже посмотрел на часы, и минутная стрелка, как будто испугавшись этого сурового взгляда, вздрогнула и перескочила.