Потом он заметил, что женщины очень медленно справляются с хлопком, особенно когда принимаются луком хлопок бить, за один день можио растрепать не более пяти кан. Он и так и сяк размышлял над непривычной задачей, разузнавал, каким способом треплют хлопок в Китае, и первый изготовил то, что теперь называют китайский лук. Никому не говоря, поставил кулак лука поперек и, как стал хлопок трепать, за один день взбил три кан, целую снежную гору! Скупил хлопок-сырец, нанял много людей, посылал в Эдо суда с разбитым хлопком и за четыре-пять лет нажил большое состояние, стал известным в Ямато торговцем. Ежедневно отправлял хлопок сотнями кан в Хираномура или Киёбаси в Осака в адрес Тондая, Дзэния, Тэннодзия — а это все оптовые торговцы. Сам скупал хлопок в обеих провинциях — Сэтцу и Кавати, а осенью и зимой перерабатывал его за короткое время и каждый год имел прибыль. За тридцать с лишком лет скопил тысячу кан и оставил их детям по завещанию. Сам всю жизнь не знал радостей, для потомков старался. Восьмидесяти восьми лет в счастливом возрасте его не стало. Такая благостная смерть, да еще и время было — пятнадцатый день десятого месяца, пора молитвенных бдений, значит, по молитве прямо в рай. В поле превратился в дым, а когда прошло сто дней, согласно с завещанием пригласили в свидетели священника из монастыря Ариварадэра и после поминок вскрыли шкатулку: «Тысячу семьсот кан наличных денег передаю единственному сыну Куноскэ, ему же переходит дом, усадьба и вся утварь, перечислять которую считаю излишним». Затем прочли роспись, что оставил он на память родным: «Тетке из деревни Мива — одно бумажное авасэ из домотканой материи с узором из счетных бирок, шарф из ткани цумуги да один посох с рукояткой в виде молотка из дерева шелковицы. Младшему брату, что живет в Симоити провинции Ёсино, прошу послать бумажное платье на вате мелким узором в три звездочки да катагину из редины. Младшей сестре из Окадэра — одно синее платье на вате и черный подшивной воротник в придачу да летнее платье из небеленого холста. Племяннице оттуда же — ватный тюфячок в полоску, что подстилали мне во время болезни, да светло-коричневые кожаные таби; пусть их ушьет и носит. Чубук от трубки из китайского бамбука и капюшон на голову из шелка Хино — на память лекарю Накабаяси Дохаку. У летнего хаори желтого цвета пусть подошьют рукава там, где объели мыши, и поднесут моему спутнику по богомолью господину Нисаэмону».
В доме были еще два приказчика, много лет служившие; одному он велел отдать старые счеты, другому — весы, которые сам всегда употреблял. Пока не вскрыли завещания, все были полны надежд, с нетерпением ждали, когда же его прочтут. И вдруг — ничего, денег-то ни одного моммэ никому не завещал. Все были глубоко разочарованы. «Как, такой богатый родич, и ни одному из нас не помог деньгами!» Слезы, которые проливали родственники, тут же высохли, все покинули дом и вернулись в свои села. Но ведь те деньги — тысячу семьсот кан он копил собственной бережливостью и накопил столько за одну свою жизнь, так разве он обязан был раздавать их по родственникам, пусть бы весь его род этого от него ждал. Сам Кускэ, пока жив был, ни разу не надевал шелков, свидетельством тому перечень тех подарков. Сорока двух лет, когда год для него был несчастливый, он впервые купил шелковую набедренную повязку, да так ни разу не надел, осталась она совсем чистенькой. А носил старик только то, что было записано в завещании, и ничего более. 3а пояс затыкал короткий кинжал без чашки со скорлупкой грецкого ореха вместо мэнуки, с рукояткой, обмотанной вистарией.[90] У кошелька из дубленой кожи в поперечную складку — нэцкэ из оленьего рога.[91] Шкатулка инро — лаковая, без рисунка из Нагато, вот и все, других парадных украшений не имел.