В роллановском отзыве содержался ценный совет найти собственную интонацию в литературном творчестве. С чуткостью большого художника Р. Роллан попытался определить в творчестве Б. Иллеша характерную черту и отличил его голос в общелитературном хоре оттенком «мужественной горечи».
С другой стороны, Горький, как позже вспоминал об этом сам Иллеш, «строгал стружку» с быстро продвигавшегося по литературной лестнице венгра. Особенно запомнились Иллешу слова Горького, сказанные ему после того, как Б. Иллеша и некоторых других венгерских писателей приняли в члены только что организованного Союза писателей и стали в печати называть просто «советскими писателями». «Я, конечно, верю, — горячился Алексей Максимович, — что, если надо, вы готовы умереть за советскую страну. Но настоящий советский человек из вас получится только в том случае, если всегда будете помнить о своей Венгрии. Подлинный интернационализм обязательно предполагает любовь к родине» [3].
В этих словах основоположника социалистической литературы в России сквозила забота о судьбе всей мировой революционной литературы, о судьбе социалистического реализма как нового этапа в историческом развитии искусства. Глубокий интернационализм Горького проявился в том, что он не постеснялся затронуть самый щепетильный момент, связанный с приходом в советскую литературу зарубежных писателей. На какое-то время они действительно вынуждены были в силу исторических причин оторваться от родной почвы и продолжать свое творчество в идейно близкой, но инородной языковой и культурно-исторической среде. Благородный пафос, рожденный их участием в грандиозном строительстве первого в мире социалистического государства, нередко сочетался в их творчестве с риторикой, что было неизбежным следствием нехватки для писателя-эмигранта родного воздуха и привычной психологической среды. Риторика как бы компенсировала бескорневую систему питания некоторых произведений эмигрантской литературы, шедших от умозрительной схемы.
В рассказах Б. Иллеша этого периода, наряду с венгерской темой («Золотой гусь» и др.), впервые появляются сюжеты из советской жизни («Ковер Степана Разина» и др.), в которых с большой доброжелательностью писатель пытался раскрыть черты нового человека.
Характерно, что схематизм, как детская болезнь нарождавшейся пролетарской литературы, был присущ самым различным социалистическим художникам, работавшим в разных странах. Примерно в те же годы на него указывал и крупнейший поэт-коммунист Аттила Йожеф, творивший в чрезвычайно трудных условиях хортистской Венгрии. «Опуская формальные точки зрения, любого поэта, выступающего с социалистической претензией, — писал он в рецензии (1928) на сборник стихов современного ему поэта Ц. Брихты, известного своей декларативностью, — необходимо — именно в интересах социализма — подвергнуть проверке прежде всего в том, насколько он пережил, прочувствовал социализм как поэзию, или, точнее говоря, насколько идейное содержание своей поэзии ему удалось обратить в состояние своей души. Это важно с социалистической точки зрения, ибо без этого даже классовая борьба пролетариата может быть изображена антисоциалистически…» [4]
Может показаться, что мы здесь несколько отклонились от темы, связанной с творчеством Б. Иллеша. Но это не так. Впоследствии, подытоживая свой литературный путь, он сам обращался к будущим историкам венгерской социалистической литературы с просьбой и даже требованием не забывать и не обходить молчанием важный период его жизни — период работы в Москве. «Следует обстоятельно проанализировать те годы, хотя бы потому, что, живя одной жизнью с советскими писателями, я в то же самое время был участником жизни венгерской эмиграции в Москве», — писал Б. Иллеш в 1956 году.